Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Возвратившись на Малаховскую авеню, Адамс застал Берселиуса в кабинете. Он сидел в большом кресле, и секретарь его, господин Пеншон, сухой, как счетная книга, лысый и в очках, выходил от него со стенограммами деловых писем, чтобы переписать их на машинке.

Берселиус очень изменился: волосы его поседели; глаза некогда спокойно-повелительные и сиявшие внутренним светом, словно потускнели, и на лице появилось типичное выражение хронического больного, главной чертой которого являются досада и недовольство.

Выражение это было на его лице всего лишь в течение последних дней. В то время как он оправился от пережитых потрясений и в продолжение обратного путешествия он был, невзирая на слабость, скорее, в духе, кроток, приветлив и несколько вял, но в самые последние дни, несомненно, случилось нечто, что его раздражало.

Он «пошел под уклон», как это говорят иногда о больных.

С Берселиусом приключилась странная вещь. С первой же минуты возвращения его памяти, новое его «я» стало смотреть на прошлое с высот своего нового рождения, в спокойном сознании, что это прошлое принадлежит человеку, ныне умершему. Чем больше он рассматривал это прошлое, тем больше ненавидел того, кому оно принадлежало, но разница между ним самим и этим человеком была так велика, что он чувствовал, и вполне справедливо, что человек этот не он.

Три дня назад Берселиус, вообще редко видевший сны, целую ночь охотился в стране сновидений. В этой стране он сбросил свою новую индивидуальность и сделался самим собой; и здесь, в охотничьей своей рубахе, с винтовкой в руке и заппо-запом по пятам, гонялся за слоновыми стадами в безбрежных равнинах.

Проснувшись, он возвратился к новой своей индивидуальности, но с полным сознанием, что всего лишь несколько минут назад думал мозгом того другого человека, пылал его страстями, жил его жизнью.

Берселиус сновидений не имел ни малейшего представления о Берселиусе реальной жизни. Но Берселиус реальной жизни состоял в весьма тесной связи с Берселиусом сновидений, знал все его действия, все его ощущения и помнил их до малейших подробностей.

Следующей ночью он не видел никаких снов, но не то было на третью ночь, когда перед ним разыгралась сцена ужаса у Прудов Безмолвия, с ним самим в главной роли. Некоторые из подробностей не соответствовали действительности, ибо мир сновидений редко воспроизводит сцены реальной жизни во всей их полноте; но так или иначе, они были достаточно ужасны, и Берселиус, оттирая с лица пот, ясно видел их перед собой и вспоминал жестокосердие, с которым созерцал их несколько минут назад.

Никто не властен в своих снах; грезящий человек живет вне закона, и Берселиус был глубоко потрясен сознанием, что прежнее его «я» все еще живет в нем, мощное, деятельное и недоступное возмездию.

Физически он был тенью самого себя; но то было ничто в сравнении с ныне открывшимся ему фактом, что новая его индивидуальность не более как тонкая кора, прикрывшая старую, подобно тому, как тонкая кора земли, с ее цветами и красивыми ландшафтами, прикрывает пылающий ад, являющийся ее ядром.

Это вполне естественно. Крупная и яркая индивидуальность, жившая в продолжении сорока лет своенравной неумеренной жизнью, была внезапно приостановлена в своем течении. Поверхностная кора ее духа остыла; бурные страсти отступили вглубь, уступая место более мягким чувствам, но очаг все же продолжал пылать под прикрытием цветника, как это происходит в земном шаре.

Капитан Берселиус все еще был жив, хотя и под спудом. Ночью, под влиянием волшебного жезла грезы, он просыпался и становился верховным властелином тех палат, в подземельях которых вынужден был дремать в течение дня.

Мало того, что капитан Берселиус избежал смерти; он сделался теперь недосягаемым для смерти и перемен, превратившись в нечто, не поддающееся влиянию и рассуждению, в существо, недоступное человеческому воздействию и, однако, живущее интенсивной жизнь, подобно легендарному чудовищу, обитающему в подземельях замка Гламиса.

Между двумя индивидуальностями этого человека произошло полное раздвоение, грозная болезнь духа, приговорившая отвергнутую индивидуальность жить в потемках, недоступных голосу разума и исправлению.

— Ну, как вы себя чувствуете сегодня? — спросил, входя в комнату, Адамс.

— О, все то же, все то же. Если бы я мог хорошо спать, я поправился бы, но сон мой неспокоен.

— Надо будет дать вам что-нибудь против этого.

Берселиус усмехнулся.

— Наркотики?

— Да, наркотики. Мы, врачи, не всегда можем повелевать здоровьем, но можем зато повелевать сном. В состоянии ли вы немного побеседовать?

— О да, физически я чувствую себя хорошо. Садитесь, в этом шкафчике найдете сигары.

Адамс закурил сигару и уселся в кресло рядом с больным. Все различия положения и состояния изгладились между этими двумя людьми, столько пережившими вместе. Когда по их возвращении Берселиус предложил Адамсу остаться у него в качестве домашнего врача, он поручил Пеншону служить посредником для обсуждения финансового вопроса.

Адамс получал большое жалованье, ежемесячно выдаваемое ему вперед секретарем. Берселиус держался в стороне от этого, и, таким образом, отношения начальника к служащему сводились на нет, и они чувствовали себя более равными.

— Вы знаете, — сказал Адамс, — что я рад был сделать все, что могу, для вас, и буду делать это и впредь; но с тех пор как я возвратился в Париж, я все время не нахожу покоя. Вы жалуетесь на бессонницу — это и моя болезнь.

— Да?

— Всему виной то вон место, оно вошло мне в кровь. Клянусь вам, в целом мире нет менее сентиментального человека, чем я, но этот ужас убивает меня: я должен действовать, должен делать что-либо, хотя бы выйти на площадь Согласия и кричать во все горло. Я и буду кричать во все горло, я не такой человек, чтобы молча смотреть на такого рода дела.

Берселиус сидел, опустив глаза на ковер; он казался рассеянным и еле слушал. Он превосходно знал, что Адамсу известно о деле на Прудах Безмолвия, но вопрос никогда не поднимался между ними, и они о нем не упомянули и теперь.

— Тот миссионер, с которым мы познакомились на обротном пути в Леопольдвилле, — продолжал Адамс, — пересказывал мне наблюдения многих лет, от которых кровь леденеет в жилах. То, что я видел собственными глазами…

Берселиус поднял руку.

— Не станем говорить о том, что мы знаем, — сказал он. — Что сделано, то сделано. Оно существует уже много лет, можете ли вы уничтожить прошлое?

— Нет, но можно повлиять на будущее! — Адамс встал с места и принялся ходить по комнате.

— Сейчас, в эту самую минуту, когда мы здесь говорим с вами, мерзостное дело продолжает совершаться: это то же самое, как если бы знать, что в соседнем доме убивают человека медленной смертью, и не иметь возможности вступиться. Когда я смотрю на улицы, полные, веселящейся публики, когда вижу битком набитые кафе и богачей в роскошных экипажах, когда я вижу все это и сопоставляю его с тем, что видел там, я готов отдать пальму первенства вот этому!