А. Грин - Мир приключений, 1923 № 03

В один из таких вечеров на террасе директор показал мне этот документ, который я переписываю здесь.

Остров Сан Серволо.

12 мая.

Теперь, когда все считают меня сумасшедшим, и я до конца своей жизни обречен томиться в стенах этого убежища, ничто не мешает мне правдиво передать те события, которые привели к моему заключению.

Но пусть не думают те, кто, может быть, прочтет эти строки, что они имеют дело с маньяком, считающим себя жертвой врачебной ошибки и возводящим бесконечные обвинения на своих родных, лишивших его свободы. Нет! далек от мысли жаловаться на свою судьбу и протестовать против меры, примененной ко мне. Ни разу, с тех пор как я здесь, мысль о побеге не соблазняла меня. Напротив — моя келейка в Сан Серволо всегда казалась мне не тюрьмой, а желанным приютом. Она дает мне чувство безопасности, которое я не сумею найти в другом месте, и у меня нет ни малейшего желания ее оставить. Я благословляю толстые стены и крепкие решетки, навсегда отделившие меня от людей, — особенно тех, кто взял на себя смелость судить дела человеческие.

Если даже какому-нибудь судье случится прочесть эти строки, он не придаст им значения, и его карающая рука не коснется меня по той простой причине, что я признан сумасшедшим. Это незаменимое качество дает мне возможность говорить свободно.

Безумие служит мне защитой. Я сделал все возможное, чтобы подтвердить диагноз врачей. Когда меня привезли в Сан Серволо, я катался по земле, бросался на сторожа с явным намерением задушить его и болтал такой вздор, что минутами сам начинал сомневаться в своем рассудке. Я должен был укрепить свое положение, чтобы мирно пользоваться всеми его преимуществами.

Вы, конечно, догадались, что я совсем не сумасшедший. Выслушайте мою историю и судите сами. Я пал жертвой одного из тех ужасных приключений, которым люди отказываются верить, потому что они смущают слабый человеческий разум.

С детства я отличался непреодолимой леностью, впоследствии погубив шей меня. Мои родители происходили из знатной, но обедневшей семьи. Несмотря на это, они не жалели денег на мое воспитание. Я был помещен в один из лучших пансионов Венеции, где и познакомился с молодым графом Одоардо Гриманелли.

Окончив кое-как свое образование, я был вынужден избрать себе какую-нибудь профессию. Тут-то и проявилась моя лень, свойственная всем венецианцам. Стоило ли рождаться в Венеции, чтобы работать здесь, как и во всяком другом городе? Венеция поглощала меня всего. Я наслаждался ее великим прошлым и готов был посвятить всю жизнь Изучению ее старинных архивов. Но любитель-историк должен обладать большими средствами, а денег у меня не было.

Однажды, погруженный в тяжелые размышления, я зашел в собор св. Марка. Я любовался драгоценным мрамором и мозаикой, украшавшими внутренность храма. Блеск золота и богатое убранство церкви еще сильнее оттеняли мою собственную бледность. Унылый и подавленный сидел я на скамье, когда внезапно странная мысль мелькнула в моей голове. Я вспомнил старую связку бумаг, найденную мною в то утро в архивах Венеции. Это был отчет инквизиторов о некоем авантюристе, германского происхождения, по имени Ганс Глюксбергер, владевшим тайной превращения металлов. Он жил в Венеции в середине XVIII века, окруженный группой адептов. Но если этот чудесный секрет действительно существовал, не смогу ли я найти ключ к нему? Я чувствовал, что он не исчез бесследно. Должны были остаться хранители великой тайны. Может быть, мне удастся напасть на их след? Золотые своды св. Марка закружились в моей голове. На минуту я потерял сознание. Придя в себе, я поклялся разыскать хранителей тайны и вырвать у них секрет.

Мое решение было принято. Я добился позволения у своей семьи отсрочить мое поступление на службу и лихорадочно набросился на всевозможные сочинения по оккультизму и алхимии. Вскоре я убедился, что возможность превращать металлы в золото отнюдь не является басней. Ганс Глюксбергер, несомненно, владел этой тайной. Он мог сообщить формулу кому-нибудь из своих венецианских адептов. С удвоенным рвением продолжал я свои поиски и внезапно напал на след.

Среди учеников немецкого алхимика называли известную графиню Барбару Гриманелли. Эта женщина отличалась большим умом и, по словам современников, в несколько лет восстановила расстроенное состояние своей семьи. По ее инициативе был перестроен дворец Гриманелли, славящийся фресками художника Пьетро Лонги. Я больше не сомневался: очевидно, графиня Барбара знала чудесный секрет, с помощью которого ей удалось разбогатеть. Законным наследником магической формулы был ее внук, Одоардо.

Лицо графини Барбары мне было знакомо. Я не раз видел фреску Лонги, где художник изобразил всю семью Гриманелли за игорным столом. Сцена была написана очень живо и производила сильное впечатление. В самом центре композиции, среди игроков стояла графиня Барбара. Ее величественная фигура дышала энергией и силой. В левой руке она держала какую-хо бумагу, исчерченную кабалистическими знаками. Удивляюсь, как эти знаки раньше не навели меня на след.

Теперь мне стал понятен и образ жизни, который вел Одоардо со дня своего совершеннолетия. Всем было известно, что отец его растратил все состояние, и несмотря на это, спустя два года, Одоардо реставрировал старый дворец Гриманелли и поставил его на широкую ногу. Он не останавливался ни перед какими затратами и проживал крупные суммы денег во время своих поездок в Лондон и Париж. Не было ли это доказательством того, что он владел секретом графини Барбары и Ганса Глюксбергера?

И этот чудесный секрет я решил вырвать у него во что бы то ни стало. Я проник в тайну Одоардо, и он должен будет разделить ее со мной.

Но как добиться своей цели? Прежде всего, мне нужно было увидеть Одоардо. В то время он жил в Венеции, и на следующий же день я отправился во дворец Гриманелли.

Меня провели как раз в ту самую галлерею, где находилась фреска.

Одоардо долго не выходил. Поджидая его, я внимательно рассматривал картину Лонги. Только одна фигура интересовала меня — это была графиня Барбара. Ее высокомерный угрожающий вид поразил меня. Левая рука ее, казалось, с гневом сжимала кабалистическую рукопись, стараясь скрыть ее от взгляда непосвященных.

Приход Одоардо прервал мои размышления. Повидимому, он был рад меня видеть, и вскоре мы болтали с ним, как старые друзья. Одоардо рас сказал о своей поездке в Лондон и засыпал меня вопросами о моей жизни. Выбрал ли я себе наконец какое-нибудь занятие? Я уклончиво отвечал на его расспросы. Страсть копаться в архивах оправдывала мою нерешительность в выборе профессии.

Одоардо слушал меня с любопытством. Для него единственный интерес жизни заключался в путешествиях, игре И женщинах.