А. Грин - Мир приключений, 1923 № 03

— Я охотно согласился бы с тобою, мой друг, — сказал я, — если бы к этим развлечениям мог прибавить еще и научные исследования. Работа в архивах увлекает меня. Так, например, на днях я раскопал любопытные данные о твоей бабушке, графине Барбаре.

И с этими словами я указал ему на портрет. Мне показалось, что Одоардо слегка смутился, но через минуту он уже громко хохотал.

— Дорогой мой, я уверен, что ты наткнулся на какие-нибудь похождения моей почтенной родственницы. Все вы, ученые, одинаковы. Представь себе, недавно в Париже появилась брошюра какого-то молодого французского исследователя, где он обещает опубликовать компрометирующую переписку графини с известным авантюристом Казановой.

И он искоса взглянул на меня. Я в свою очередь расхохотался.

— Меня это нисколько не удивляет, дорогой мой Одоардо! Очень возможно, что как раз Казанова и познакомил твою бабушку с алхимией и магией. Венеция в то время была битком набита кабалистами. Сюда приезжали даже из-за границы.

Одоардо уже не смеялся. Видимо, ему было не по себе, it он резко оборвал разговор. Мы снова вернулись к вопросу о моей карьере.

— Я охотно помогу тебе своими связями; ты можешь располагать мною, — говорил он, позвякивая золотыми монетами в карманчике жилета.

Бедный Одоардо, не того я хотел от тебя! Волей или неволей ты вынужден будешь открыть мне чудесный секрет превращения металлов. Мне остается только найти способ убеждением или силой вырвать у тебя таинственную формулу!

Несколько недель посвятил я изыскиванию этого способа. Долгие часы проводил я в храме св. Марка, погруженный в глубокие размышления. Иногда я нанимал гондолу и под тихое журчанье воды в немых каналах обдумывал мельчайшие подробности своего плана. Однажды вечером, когда моя гондола проплывала вдоль старых стен острова Сан Серволо, окончательное решение созрело в моей голове: я попрошу Одоардо назначить мне день и час для делового разговора и, оставшись с ним наедине, заставлю его говорить. Я готов был прибегнуть к насилию для достижения своей цели.

Мне пришлось ждать возвращения Одоардо из Рима, куда он ездил на какой-то спектакль.

Наконец роковой день настал. Одоардо назначил мне свидание в шесть часов вечера. В половине шестого я отправился во дворец Гриманелли.

Все приготовления были окончены. Я захватил с собой револьвер, крепкую веревку и кляп, чтобы заткнуть ему рот. Я был совершенно спокоен. Только одна вещь занимала меня. Где произойдет наш разговор с Одоардо — в его кабинете или в галлерее с фресками? Я предпочел бы кабинет, отделенный длинным корридором от остальных комнат, но и галлерея казалась мне подходящим местом. По всей вероятности Одоардо не окажет большого сопротивления. Выдав свой секрет, он, может быть, даже простит мне мое бесцеремонное обращение.

С этими мыслями подходил я к дворцу Гриманелли. Слуга проводил меня в галлерею и бесшумно удалился. Я вошел.

Одоардо стоял перед фреской Лонги. Он смотрел на нее с таким вниманием, что даже не почувствовал моего присутствия. Я напал на него сзади, повалил на пол и связал. Он не успел вскрикнуть — кляп заткнул ему рот. Я вытер лоб, вынул из кармана револьвер и начал объяснять ему свои требования.

По мере того, как я говорил, лицо Одоардо покрывалось смертельной бледностью. Казалось, он не слушал меня, его глаза были прикованы к одной точке. Я обернулся. Ужасное зрелище представилось моим глазам: на фреске Лонги графиня Барбара медленно оживала. Сначала шевельнулись пальцы, затем кисть руки, наконец вся рука. Она повернула голову, зашуршали тяжелые складки парчевого платья. Револьвер выпал из моих рук, странное оцепенение сковало мои члены.

Сомнений не было: графиня Барбара вышла из картины. В том месте, где в течение ста пятидесяти лет находилось ее изображение, появилось большое, белое пятно.

Графиня Барбара пришла защищать свой секрет, ради которого она продала душу дьяволу.

Она стояла в двух шагах от мент. Внезапно ледяная рука опустилась на мое плечо, тяжелый взгляд пронзил меня насквозь.

Когда я пришел в себя, я лежал на кровати, связанный крепким ремнем. В углу комнаты Одоагдо говорил с каким-то господином с седой бородой. Это был директор убежища Сан-Серволо.

У моего изголовья рыдали отец и мать. Кляп, веревки и револьвер лежали на маленьком столике подле кровати. Эти улики могли причинить мне немало неприятностей, но, к счастью, меня признали сумасшедшим.

Я уже стоял у порога великой тайны, и если бы не эта проклятая графиня Барбара….

Закончив свое странное сообщение и надписав на конверте «Начальнику полиции, Лондон, Англия», мистер Канарис Трикупи закурил фарфоровую трубку и, нежась под палящими лучами солнца, начал читать только что исписанные им листки:

«Синий Босфор кажется объятым пламенем, а тяжелый запах терпентинных деревьев ласкает мой мозг, как жгучие поцелуи. В этот знойный полдень, в обнесенном оградой саду, приютившемся на склоне горы, под тихое воркование голубей, я пишу историю о том, что случилось в доме английского полковника Ансельминга, в Оксфордском графстве, в ночь на 22 сентября прошлого года.

В одной из каторжных тюрем Англии томится человек, по имени Вильтон Ферлей. Он приговорен к пожизненному заключению за то> что в ту ночь, о которой я упомянул, он вонзил нож в сердце своего врага, Ричарда Мидса.

Я — Канарис Трикупи — начинаю правдивый рассказ об этом происшествии. Знаю, что многим может он показаться странным.

Около двух лет назад полковник Ансельминг приехал в древний Стамбул и остановился на берегах Золотого Рога во дворце своего старого друга, Меджид-паши, который был тогда моим господином. В дни своей юности великий паша воспитывался в Англии, в Итонском колледже вместе с полковником Ансельмингом.

Пока полковник гостил во дворце, я был приставлен к нему для услуг. Он привязался ко мне, и мой господин, не имеющий себе равного по великодушию и щедрости, отдал меня ему. Так попал я в Англию, в дом полковника Ансельминга в Оксфордском графстве, как один из его слуг.

Он был добрым господином. Он никогда не наказывал меня плетью, если я не умел угодить ему, но, несмотря на это, душа моя с тоской блуждала по узким улицам Стамбула. Я вспоминал желтых собак, греющихся на солнцепеке, пестрые базары и темные курильни, притаившиеся около мечети, в которых измученный путник мог получить опиум, погружающий его в божественное и страшное оцепенение.