А. Грин - Мир приключений, 1923 № 03

— Все в порядке, Форбс, — поспешно перебил его Ферлей.

Тогда я понял, что это дворецкий помешал им.

На несколько минут воцарилось молчание. Потом Мидс сказал — если Форбс слышал ваши любезные слова, дорогой кузен, он, вероятно, немало удивился, и, конечно, начнет болтать.

Ответа не последовало. Я подошел ближе и прильнул к стеклу. Мидс собирался закурить сигару. Внезапно он остановился, положил спичку и заговорил своим насмешливым тоном:

— Мне пришла в голову забавная мысль. Допустим, что я отчасти верю той истории, которую разсказал Ансельминг о наркотической сигаре. Допустим, что я выкурю ее и докажу ее способность погружать человека в сон. Если я не проснусь, — тем лучше для вас. Если же я проснусь — вы уплатите все мои долги. Предупреждаю, что они велики и многочисленны. Принимаете мои условия?

— Я охотно согласился бы, если бы не знал, какой вы трус, — последовал немедленный ответ.

— Вы всегда имеете наготове комплимент, — ответил Мидс голосом человека, который ненавидит и помнит, — но я думаю поймать вас на слове. Помимо уплаты долгов, вы подпишете еще маленький чек.

— На какую сумму? — недоверчиво спросил Ферлеи.

— Дело идет о тысячах, дорогой кузен!

— Сколько?

— Пять.

— Согласен, — немедленно ответил Ферлей тем же недоверчивым тоном.

Мидс вскочил с кресла и подошел к комоду. Я дрожал мелкой дрожью. Он вернулся, держа сигару в левой руке, и сказал — я еще не потерял рассудка. Если бы я думал, что несколько затяжек могут принести смерть, я бы не доставил вам этого удовольствия. Но я никогда не слышал о возможности отравления подобным способом. Кроме того, вы ведь не ожидаете, что я докурю эту сигару до конца?

— Пяти минут будет достаточно, — ответил Ферлей. Недоверие исчезло в его голосе; он видел, что Мидс выполнит свое намерение.

— Вы будете следить по вашим часам? — спросил Мидс.

— Да, в течение пяти минут.

Мидс вертел пальцами сигару. Его лицо слегка покраснело; можно было заметить, что он сильно волнуется.

— Знаете ли вы, сколько я должен? — спросил он.

— Нет, но не беспокойтесь, — это уж мое дело.

— Следовательно, вы лаете слово, что подпишете чек в пять тысяч?

— Даю.

— Хорошо. Я вам верю. — Мидс покраснел еще сильнее. Он стоял и смотрел на сигару, лежащую на его ладони.

— Помните — ровно пять минут, — сказал он.

— Ни секунды больше, — ответил Ферлей.

— Если Ансельминг был прав, и эта сигара отправит меня на тот свет, все будут уверены, что я решил покончить с собой; не так ли?

— Не сомневаюсь.

— Вы — бесчувственная скотина! — проворчал Мидс, видимо колеблясь.

— Идея принадлежит вам. Откажитесь, если желаете.

— Нет, я не верю в эту чертовщину, — возразил Мидс, — следите по часам, я начинаю.

Я прижался лицом к стеклу, чтобы лучше видеть. Мидс сел в кресло, положил ноги на край стола и зажег спичку. Он отбросил спичку, откинулся на спинку кресла и медленно стал втягивать табачный дым.

У камина, за его спиной стоял Ферлей, держа в руке часы. Он был совершенно спокоен. Взгляд его скользил с циферблата часов на маленькое облако дыма, нависшее над головой его врага. Оба молчали.

Я дрожал до самых кончиков пальцев. Меня поражало, что в холодной крови этих бледных англичан может таиться такая дикая страсть. Кончик моего носа болел, — так сильно прижал я его к оконному стеклу. Ни один момент этой странной сцены не ускользнул от моего внимания.

Минуты через две правая рука курильщика бессильно опустилась на ручку кресла, а из ослабевших пальцев выскользнула сигара. Голова его откинулась на подушку. Покой и оцепенение смерти охватили его.

Ферлеи медленно приблизился к нему. Он был холоден, как лед, и вполне владел собой. Прежде всего он поднял с ковра тлеющую сигару, положил ее в пепельницу, и только после этого склонился над неподвижной фигурой, сидевшей в кресле.

Он коротко позвал его — Мидс!

Ответа не последовало. Он взял со стола маленькую электрическую лампу и направил ее яркий свет на лицо своего врага. Взглянув на него, он сильно побледнел, но сохранил тоже непреклонное, решительное выражение. Он поставил лампу на место, коснулся рукой лба неподвижного человека, и пощупал его пульс.

— Боже мой, все кончено; он умер! — услышал я его хриплый голос.

С минуту он стоял в оцепенении. Он восторжествовал над своим врагом, но я должен сказать, что не заметил в нем большой радости. Сначала я боялся, что он растеряется и ослабеет, он он оказался сильнее, чем я думал. Он потушил свечи в комнате и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Несколько минут я стоял неподвижно, прислушиваясь к малейшему шуму. Потом я открыл окно и влез в комнату. Как только я ступил на ковер; мне послышался глубокий вздох. Я не стал колебаться. Слева от меня, на стене между двумя картинами висели два ятагана с изогнутыми лезвиями, в золотой оправе. Из предосторожности я снял один из них и подкрался к креслу, где сидел человек, — погруженный в оцепенение. Аллаху угодно было разбудить его, и, хотя я двигался бесшумно, он инстинктивно почувствовал мою близость, издал слабый крик и схватил меня за руку.

— Тише, — шепнул я успокаивающе, — тише… Лучше умереть, чем уснуть.

И я вонзил ему в сердце нож.

Я задремал под палящими лучами солнца и оставил мой рассказ неоконченным. Воркованье горлиц и жужжание пчел убаюкали меня. Из апельсинной рощи доносится нежный аромат, смешанный с запахом терпентинных деревьев. Огненной полосой раскинулся Босфор. За оградой сада девушка поет под аккомпанимент трехструнной гитары. Какой сладкий голос! Она должна быть красива. Когда я кончу мой рассказ, я разыщу ее. Клянусь бородой пророка! Канарис Трикупи еще не стар и не безобразен! Есть губы, раскрывающиеся для него, как цветы лотоса под солнцем.

Почему я убил Ричарда Мидса? Не потому, что он был негодяем. Разве это не удел всех смертных? Я убил его, потому что он проснулся не во время. Но если он проснулся, значит он не был мертв? Да, он только потерял сознание. Предшествовавшее возбуждение и мысль, что он вдыхает смертельный дым, довели его до обморока. Сигара была безвредна.

К несчастью для него, он проснулся в тот момент, когда я протянул руку за сигарой, лежавшей в пепельнице подле него. Меня нельзя было прерывать в эту минуту, столь важную для всей моей жизни.

Я слышал о сигарах, которые мой бывший господин, Меджид-паша, обычно давал своим близким друзьям. И он смеялся себе в бороду, видя, какой смысл вкладывают они в его слова. Что сказал он полковнику? — «Когда вино жизни покажется вам горьким, и отчаяние охватит вас при пробуждении, и скорбь будет сторожить ваш сон у изголовья»… Но благородный Меджид-паша придерживался особого мнения по этому вопросу. Он не верил в то, что смерть исцеляет от этих несчастий. Для него единственным лекарством от всех бед были деньги. И он сыграл шутку со своими друзьями. В каждую сигару он спрятал драгоценный камень высокой ценности. В этом заключалось «последнее утешение всех скорбей и исцеление от всех болезней». Богатство! И я верю ему. Разве есть что-нибудь лучше золота на нашей земле?