Чарльз Диккенс - Приключения Оливера Твиста [адаптированный пересказ]

– Мы слышали, как Салли пыталась рассказать вам, что она сделала, и видели, как вы взяли у нее из рук бумагу, а на следующий день мы проследили до лавки ростовщика, – сказала вторая.

– Медальон и золотое кольцо! – каркнула первая. – Мы видели, как вам их отдали. Мы были поблизости, да, поблизости!

– Ну? – спросил мистер Гримуиг, направившись к двери. – Не желаете ли повидать и ростовщика?

– Нет! – ответила миссис Бамбл. – Что из того, что я продала эти вещи? Сейчас они там, откуда вы их никогда не добудете!

– Ничего, – отозвался мистер Браунлоу. – За одним исключением: мы позаботимся, чтобы вы оба не занимали больше должностей, требующих доверия. Уходите!

– Надеюсь… – пробормотал мистер Бамбл, с великим унынием оглядываясь вокруг, – надеюсь, эта злополучная, ничтожная случайность не лишит меня моего поста в приходе?

– Разумеется, лишит, – ответил мистер Браунлоу. – С этим вы должны примириться и вдобавок почитать себя счастливым.

Мистер Бамбл плотно нахлобучил шляпу и, засунув руки в карманы, последовал вниз по лестнице за подругой своей жизни.

– Ну что ж, пора заканчивать наш разговор. Эдуард Лифорд, знаете ли вы эту молодую леди? – спросил мистер Браунлоу, указывая на мисс Роз.

– Да, – был ответ.

– Но я никогда не видела вас! – слабым голосом сказала Роз.

– У отца несчастной Агнес было две дочери, – сказал мистер Браунлоу. – Какова судьба другой, младшей девочки?

– Девочку, – ответил Монкс, – когда ее отец умер в чужом месте, под чужой фамилией, не оставив ни письма, ни клочка бумаги, взяли бедняки-крестьяне, воспитавшие ее, как родную. Они не знали, кто она и откуда, но моя мать отыскала девчонку после искусных поисков, длившихся год.

– И взяла ее к себе?

– Нет. Моя мать оставила ее у селян, дав им небольшую сумму денег. А попутно рассказала этим людям о позоре ее сестры и просила их хорошенько присматривать за девочкой, так как у нее дурная кровь, поскольку она незаконнорожденная и рано или поздно собьется с пути. Ребенок влачил жалкое существование до тех пор, пока одна вдова, проживавшая в то время в Честере, увидев девочку, почувствовала к ней сострадание и взяла ее к себе. Года два-три назад я потерял ее из виду и снова встретил за несколько месяцев до этого дня.

– Вы видите ее сейчас?

– Да. Вот она, передо мной, – кивнул Монкс на мисс Роз.

– Но она по-прежнему моя племянница! – воскликнула миссис Мэйли, обнимая слабеющую девушку. – Ни за какие блага в мире не рассталась бы я с ней: это моя милая, родная девочка!

– Роз, милая, дорогая Роз! – закричал Оливер, также обнимая девушку. – Сестра… моя дорогая сестра!

Радость и горе смешались в одной чаше, но слезы не были горьки; ибо сама скорбь была такой мягкой, окутанной такими нежными воспоминаниями, что превратилась в торжественную радость. Все ушли, оставив Роз и Оливера наедине с их чувствами.

Долго-долго оставались они вдвоем. Наконец, тихий стук известил о том, что кто-то стоит за дверью. На пороге стоял Гарри Мэйли. Впустив его, Оливер выскользнул за дверь.

– Я знаю все! – сказал Гарри, садясь рядом с девушкой. – И я здесь не случайно: догадываетесь, что я пришел напомнить вам об одном обещании? Вы разрешили мне в любое время в течение года вернуться к предмету нашего последнего разговора, помните?

– Разрешила.

– Я должен был положить к вашим ногам то положение в обществе и то состояние, какие могли у меня быть. А если бы вы не отступили от своего первоначального решения, я бы взял на себя обязательство не пытаться ни словом, ни делом его изменить. Но разоблачения сегодняшнего вечера…

– Разоблачения сегодняшнего вечера, – мягко повторила Роз, – не изменяют моего положения.

– Вы ожесточаете свое сердце против меня, Роз, – возразил влюбленный. – Но послушайте же! Я не предлагаю вам теперь почетного положения в суетном свете, я не предлагаю вам общаться с миром злобы и унижений, где честного человека заставляют краснеть… Я предлагаю свое сердце и домашний очаг – только это, милая Роз, только это я и могу вам предложить.

– Что вы хотите сказать? – запинаясь, выговорила Роз.

– Я хочу сказать вот что. Когда я расстался с вами в последний раз, то решил так: если мой мир не может быть вашим, я сделаю ваш мир своим. Есть в самом преуспевающем графстве Англии веселые поля и густые рощи, а близ одной деревенской церкви стоит, ожидая нас, коттедж. И вы можете заставить меня гордиться им в тысячу раз больше, чем всеми надеждами, от которых я отрекся. Таково теперь мое положение и звание, и я их кладу к вашим ногам.

– Пренеприятная штука – ждать влюбленных к ужину! – сказал мистер Гримуиг, просыпаясь и сдергивая с головы носовой платок. – Но, похоже, все позади и мы можем сесть за стол. Однако, вначале я возьму на себя смелость поцеловать невесту. Ведь вы невеста, милая Роз?

Не теряя времени, мистер Гримуиг вскочил с кресла и поцеловал зарумянившуюся девушку. Его примеру, оказавшемуся заразительным, последовали доктор и мистер Браунлоу. Кое-кто потом утверждал, что это Гарри Мэйли первый подал пример в соседней комнате.

– Оливер, дитя мое, – спросила миссис Мэйли, – почему ты плачешь?

Оливер смотрел на Роз и Гарри, и в глазах его действительно стояли слезы.

– Бедный Дик умер! Он не дождался меня… – прошептал Оливер так, чтобы счастливые влюбленные не слышали этих печальных слов.

Зал суда был битком набит людьми. От перил перед скамьей подсудимых и вплоть до самого дальнего уголка на галерее все взоры были прикованы к одному человеку – Феджину. И ни на одном лице – даже у женщин, которых здесь было множество, не читалось сочувствия: только всепоглощающего желания услышать, как его осудят.

Феджин стоял, одну руку опустив на деревянную перекладину, а другую поднеся к уху и вытягивая шею, чтобы отчетливее слышать каждое слово судьи, обращавшегося с речью к присяжным.

Затем присяжные придвинулись друг к другу, чтобы обсудить приговор. А спустя несколько томительных минут в зале наступила мертвая тишина. Оглянувшись, Феджин увидел, что присяжные повернулись к судье. Сейчас будет произнесен приговор… Но нет, они попросили разрешения удалиться. Феджин всматривался в лица присяжных, когда один за другим они выходили, будто надеялся узнать, к чему склоняется большинство; но это было тщетно.

Снова он поднял глаза к галерее. Кое-кто из публики закусывал, кто-то обмахивался носовыми платками, так как в переполненном зале было очень жарко. Какой-то молодой человек зарисовывал лицо Феджина в маленькую записную книжку.

Наконец, раздался возглас, призывающий к молчанию, и все, затаив дыхание, устремили взгляд на дверь. Вернулись присяжные. И вновь он ничего не смог угадать по их лицам: они были словно каменные.