Александр Куприн - Бармен из Шереметьево. История одного побега

От Сан-Диего до Монтерея меньше пятисот миль на север. Можно было, конечно, ехать и по пятнадцатому фривею — это гораздо быстрее, но путешественник выбрал Пасифик Кост Хайвэй — красивую, видовую дорогу вдоль океана. И вот уже остался позади Сан-Диего с поляками, прекрасным IRC и куда-то ушедшей три недели назад Йоко. Ветер треплет волосы, левая рука, палимая солнцем, свешивается из окна — Димка, надев на нос черные очки — прощальный подарок Эмина, едет начинать карьеру федерального служащего.

«Здравствуйте, дядя Сигизмунд!

Эта бумага, что у меня в руках на фотографии, — сертификат о вступлении в американское гражданство. Можете поздравить нового американца!

…Вот уже шестой год я здесь, а до вас так и ни разу не добрался, хоть и обещал. Совесть моя неспокойна.

…Я часто летаю, правда, все больше в Вашингтон (столицу), но с осени буду в длительной командировке в нашем мюнхенском отделении и уж тогда к вам непременно заеду. Расскажу про исполинские деревья, про медведей гризли, про горячие фонтаны прямо из земли, про огромный каньон и про многое другое — Америку я неплохо исследовал. Обещаю — будет интересно.

…Следите ли вы там за тем, что происходит в СССР, — «перестройка» и прочее? Я слежу, но больше по работе, чем по личному интересу.

…Очень расстроила меня болезнь вашей жены Труды, сильно надеюсь на германскую медицину.

Большой привет отцу Дмитрию — я его часто вспоминаю.

Ваш Дима».

— Привет. Это я.

— Надо же. Привет. Помнишь, значит, телефон…

— Ага. Сам удивляюсь… Как ты?

— Как я — когда? Сколько лет прошло — ты не забыл?.. Тогда — ужасно, сегодня вроде неплохо. Ты как? Чего не приезжаешь — можно ведь сейчас… Ой! Или ты здесь???

— Нет, Анька, — я далеко. Ну, может, не так далеко. В Европе сейчас.

— А чего позвонил-то, гад?

— Вот честно, не знаю — торкнуло чего-то. Ты прости, если что…

— Пьяный, что ли?

— Так не пью ж я. Забыла?

— Ничего я не забыла. Где ты обитаешь-то, вообще? Где твой золотой век происходит?

— По-разному, Анька. В Америке в основном.

— А сейчас в Европе, значит? Слушай сюда — я в ноябре буду в Вене четыре дня. Хочешь — встретимся. У меня и сюрприз-подарок для тебя есть…

…

Немного было народу в кафе «Централ», что на Херенграссе, — дождь да и время такое — не обед и не ужин. Анна нервно крутила на фарфоре шарик мороженого: «Где же он?.. И надо ли было все это затевать? Глупо получится, если он не поя…»

— А я б тебя и не узнала, пожалуй!

— Ну конечно, — я ж без тележки пришел!

И оба захохотали. И испарилось, исчезло все напряжение. Грачева по-хозяйски схватила Диму за воротник и с видимым удовольствием пропустила его волосы сквозь свои пальцы. С сожалением отпустила и позволила сесть на пурпурный диванчик.

— Докладывай, подлец, все по порядку.

— Ну вот, — развел руками Дима, — я, вообще-то, послушать хотел, — и с этими словами подпер лицо двумя кулаками, демонстрируя готовность впитывать информацию. Разговорились.

— И из-за этого расстались? А чего она не хотела ездить-то с тобой? Во дура! Я б ездила… ой, извини.

— Так не всем это интересно, слушай… Оказалось, нормальные люди и вовсе не любят перемещений.

— А ты?

— А я люблю.

— Ну да. Тебя к нормальным отнести — значит обидеть половину человечества.

И опять засмеялись, и снова Анна схватила его за голову, теперь уже обеими руками.

Прошло уже часа два, и даже поменялась смена официантов, а они все болтали.

— Ну а зачем мне в Россию, Ань? Что я там оставил? Вот разве к дяде на могилу сходить.

— Так ведь нет никакой могилы! Кремировали его. Я пепел просила отдать — истерила там так, что вспомнить стыдно. Не отдали, суки. Не родственница, говорят. Высыпали, наверное, в какую-то яму.

— Ну вот, — отвернулся в сторону Димка, — и мать кремировали. Вовсе не к кому ехать… одно место все ж хочется посетить.

— Ну только не говори пожилой женщине, что это ты про тетину хату на Соколе! — засмеялась Анна.

— Неа. Аэропорт. Бар. Подсобку. Склад. Потолок колечками, — закатил глаза Дима.

«Тьфу, дура! Вот же обезьяна безмозглая — язык бы тебе отрезать…» — расстроилась про себя Анна, впрочем, ненадолго. И они продолжали болтать, словно находились в «Шоколаднице» на Тверской, бывшая улица Горького.

— …Да какой муж? Он женатый, вообще-то. Очень помогает. Кроме зарплаты помогает. Я как переводчик при нем, но называюсь референт. Я тоже не знаю, что это означает. Нет, какая ртуть — он долгами СССР торгует. Да на фиг тебе? Я и сама-то не очень понимаю. Ты о себе ничего толком не рассказал, слушаешь только. Не надо везти — я в этом же здании и живу. Ну да — в Рэдиссон.

И так они болтали дотемна. Как-то скомкано распрощались, но Димка тут же вернулся и за руку увел референта в свою рентованную машину. Взрослые люди.

— Ты иди на заднее сиденье — будешь мне башку мять.

— Тащишься, гад? Не убьемся хоть? Дождь все же… Димк, а ностальгия существует?

— Рассказывают, что существовала. Но давно и не у нас.

— У кого же, Дим?

— Ну вот в Нью-Йорке у меня есть знакомый профессор, очень пожилой — так его папа страдал от ностальгии. Он был полковник в Донской армии, ушел с Врангелем, а в эмиграции ему все время снилось, как он скачет верхом поздней осенью по мерзлой пашне в своем имении. Просыпался с улыбкой, и тут на него падало настоящее. Он и застрелился утром. Утром никто не стреляется, говорят…

— Господи, что за ужасы ты рассказываешь! Ты-то тут каким боком?

— В том-то и дело, что никаким. Мои «имения» в сэсээре — это казармы да кухня у Влада. О чем ностальгировать? Ну вот — приехали. Нет, это не гостиница. Это haus-hotel. Тебе понравится.

Квартирка хоть крохотная, но с внутренним вторым этажом-спальней, напоминающей большой балкон — Анна видела такие в журналах. Все чистенько и вполне уютно, лишь перевязанные стопки полотенец да свежие халаты в пластике выдавали отель.

— …Нет. Не моя. На фига она мне? Может, и служебная, — честно согласился Дима. Ночь прошла в сексе и слезах — каждый раз, говоря о 80-ых, Анна начинала плакать. Проснулись довольно поздно, Анна было запаниковала, но позвонила куда-то и успокоилась.

— Мне в четыре надо быть в холле в деловом костюме и с минимумом косметики! — повторила она чей-то приказ.

— А что с этим олигархом твоим? Он гей, что ли?

— Да нет. Он не по этой как бы теме…

— Семьянин примерный?

— Ну да, — машинально ответила Анна и закрыла ладошкой рот, а Димка сокрушенно всплеснул руками и зацокал языком, изображая участие и сожаление. Ловко отбил обе подушки и спустился на кухню.

— Яичницу?! — кричал он снизу через минуту, но Анька была в душе.