Александр Куприн - Бармен из Шереметьево. История одного побега

Они неспешно позавтракали, Дима у холодильника наливал в высокие стаканы апельсиновый сок, как вдруг на него навалилось ощущение какой-то нереальности происходящего. Он резко обернулся — Анна смотрела на него с выражением растерянности на лице:

— Мне кажется, что это сон, Димка. Это какой-то сон. Не может же такого происходить, правда? Вот ты что сейчас чувствуешь?

— Аньку чувствую, — ответил он, обняв ее сзади и ткнувшись носом в волосы. «Странно, как нас одновременно накрыло», — думал он, подталкивая ее вверх, — обратно в спальню.

— Гад. А гад!

— Чего-чего? — с готовностью откликнулся Дима. Он всегда был внимателен и отзывчив в постели.

— А ведь я знаю, как ты мне позвонил. Не знаю зачем, но точно знаю — как. Вот только не ври, а ответь честно — ты где-то случайно наткнулся на телефон с диском? Ведь цифр в твоей памяти нет — помнишь только, как диск крутить. Права я? Где нашел античный телефон?

Чрезвычайно опечалился Дима такому повороту разговора, но сумел остаться в зоне правды:

— Нет. Это называется роторный телефон. Нет у меня такого, и не крутил я диска никакого.

Приподнявшись на локте, Грачева внимательно посмотрела ему в глаза. Но тот ничего не добавил. Не рассказывать же, как в Мюнхене у знакомых наткнулся на псевдовинтажный аппарат, кнопки которого были расположены в виде наборного круга. Пальцы мгновенно вспомнили заветную комбинацию. Но никакой диск он не крутил, и лжи тут, соответственно, нет. Тему, впрочем, лучше закрыть.

— Во сколько тебя забрать? — рассеянно спросил он в машине.

— Не забрать меня, Димка. Улетаю я вечером.

— Да как же так? Четыре ж дня — ты говорила! — взвыл Дима, на секунду искренне забыв, что у самого утром самолет.

— Ну вот так он мне сказал — что ж я могу сделать? Может, что-то не срослось, а может, они вчера все порешили после ужина — с той стороны тоже переводчик был.

— Заревновал, наверное.

— Это вряд ли. Но забрать меня ты можешь. Номер же научился набирать… Забрать можешь. Звони и забирай. Я и ездить с тобой буду, — говорила негромко, как бы сама с собой, Анька, а в глазах у нее стояли тоска и слезы. Останови здесь — я пешком пройду квартал.

Занервничал Димка и очень расстроился. Он тоже вышел из машины, не зная, что сказать.

— Что же — это и есть твой сюрприз?

— Нет. Я его в тумбочке оставила. В той, что с моей стороны стояла.

— С какой? Мы ж…

— Ну ты обе проверь, болван. Давай губы!

В тумбочке он нашел три цветных фотографии и одну черно-белую с печатью какой-то школы на обороте. С фото на него внимательно и серьезно смотрел вихрастый парнишка, над которым возвышалась гордая, улыбающаяся Анька. Ладони ее были спрятаны в волосах этого пацаненка. На обороте трех фотографий фломастером было написано: «Санька», а на черно-белой карандашом: «Александр Дмитриевич Грачев, г/р 1982».

…Подняв голову от бумаг, бармен смотрит на своего единственного посетителя. По-детски подперев лицо двумя кулаками, пассажир глядит куда-то вдаль, в глубину ушедших лет, и бармену даже померещилось, что по щеке гостя бежит слеза.

— Нет-нет, не нужно в медпункт. Да вот уже и посадку объявили. Спасибо вам. Спасибо…

Разговаривая по телефону уже по-английски, гость подхватил полупустую сумку и отправился на посадку. Странный пассажир. Медленно, словно сверяясь со своей памятью, спустился он по лестнице, подошел к стойке с надписью «Бизнес-класс» и неспешно проследовал в длинный рукав, простирающийся прямо до самолета. Пассажир привычно расположился на месте во втором ряду, глотнул воды из бутылки и, прильнув к стеклу иллюминатора, стал пристально вглядываться в здание аэропорта, словно пытаясь, как той зимней ночью 1981 года, найти и увидеть одинокую фигурку своего дяди. Ох, как же бешено колотилось тогда сердце. Как вжимался он в кресло, теряя от страха сознание. Как ждал взлет. И какой страшной ценой было за все это заплачено в ту страшную ночь, когда оба они бежали — Дима из страны, Влад ещё дальше…

«Звони и забирай…» — сказала она.

Он и позвонил. И забрал. Теперь их разделяет лишь шторка между бизнес- и экономклассами. Можно, конечно, можно было лететь всем вместе — можно было ему и вовсе не лететь, а просто встретить их в Штатах. Но отчего-то захотелось окунуться в прошлое и, уходя, навсегда перелистнуть эту страницу своей жизни, поставить точку.

— В стране бардак, — говорила Анна, — все продается, все покупается, и никому сегодня дела нет до советских беглых…

Как ей объяснить, что зловещий аппарат этот никуда не делся и работу его он почувствовал с первых секунд еще на паспортном контроле, что вовремя не раздавленный аппарат этот неизбежно будет снова набирать силу.

Самолет взлетел и наклонился в плавном повороте, ненадолго даруя пассажирам панораму столицы. Вот и Ленинградка видна. Ярко, словно это было вчера, вспомнилось, как бежал он по ней, прыгая через осенние лужи, за служебным шереметьевским автобусом, пока водитель не сжалился, как трясся потом, улыбаясь, в душном тепле, прижатый к грязному стеклу. Понимал ли тогда влюбленный грузчик, что больше никогда не будет он так безгранично и так беззаботно счастлив? Наверное, нет — счастливые не склонны анализировать…

Дядя Влад — сколько ему было? Ненамного больше, чем Диме сейчас. Прошло немало лет, прежде чем боль воспоминаний о дяде сменилась грустью и Димка понял, что все-все хорошее, что у него есть и было, вот даже двое самых дорогих людей, что летят вместе с ним к новой жизни, — все связано с его дядей, барменом из Шереметьево.

И снова Димка прячет лицо, отвернувшись к иллюминатору, и кажется ему, что Влад где-то там наверху, над разрезанными самолетом облаками, дописывает повесть их общего побега. Последняя страница закончена, через несколько часов посадка в Нью Йорке. Бледный и взволнованный выйдет он из самолета и начнет искать глазами вихрастого парнишку с Аней, чтобы обнять их и сказать какие-то важные и невыносимо банальные слова о новом начале, о шансе повторить или избежать ошибок прошлого, о будущих восторгах и разочарованиях на этой земле…

Нет, конечно! Ничего подобного он говорить не станет — просто возьмет мальчишку за плечи, посмотрит в глаза и скажет: «Привет, Санька! Здравствуй, сын!», и с этих слов начнется новая жизнь и новая повесть.

Случилось мне, значит, в немыслимо уже далеких восьмидесятых попасть в казарму Челябинской межобластной школы милиции. Что означает межобластная? Ну, типа — всесоюзная. Туда отправляли выпускников технических вузов, решивших попридержать свой вклад в развитие народного хозяйства, а пока поискать себя в уюте милицейских кабинетов. Днем нас гоняли в тир, в спортзал, на плац и время пролетало пулей, но вот длинные осенние вечера в казарме были невыносимы. Уже на сто раз пересказаны анекдоты и прочие жизненные истории, но не станешь ведь до самого отбоя смотреть в окно на серый дождик индустриального Челябинска? Но вот слово берет выпускник Туркменского госуниверситета, курсант Оразмухаммед Бердыев: