Анатолий Полянский - Десять процентов надежды

Галута посмотрел на носилки, на которых лежал раненый Ясуда, и неожиданно подумал: «А ведь и со мной так могло бы случиться. Не вернулся бы тогда с войны матрос Галута. И Коська уже никогда не увидел бы отца. Потому как у того гада в руках был добрый русский автомат, а он бьет без промаха… Что ж это получается? Если бы не Ясуда, пуля вполне могла найти рулевого Ивана Галуту… И выходит, мичман прав: Галута тоже может сказать спасибо этому Ясуде».

Он догнал носилки, некоторое время шагал рядом. Потом подошел к Касумову и грубовато сказал:

— Устал, поди… Дай-ка я подменю.

Ночью Сазонов проснулся от какого-то легкого покачивания, Ощущение было такое, как перед выходом в открытое море, и потому вызывало смутное беспокойство. Сазонов полежал немного, прислушиваясь: в казарме стояла сонная тишина. Из канцелярии доносилось похрапывание. Сазонов невольно улыбнулся. Вот дает Мантусов! Каково-то командиру спать рядом! Такое «музыкальное сопровождение» кого хочешь разбудит. Впрочем, командир молод: нервы у него крепкие. Сазонов в его годы мог спать под орудийную пальбу. Да и сынов, бывало, не добудишься, особенно младшего. Семибратов чем-то похож на него. Нет, не внешне. Внешне этот поплотнее будет. И выше. Да и в плечах, пожалуй, пошире. А вот волосы такие же — темные, жесткие. Лейтенант их под фуражку прячет, а они не слушаются. И манера говорить у них похожая. Сын так же внимательно слушал собеседника и, если был несогласен, хмурил широкие брови и поджимал по-мальчишески пухлые губы. Когда его зря задевали, он смотрел в упор и отвечал резко и откровенно, нисколько не заботясь о том, какое впечатление произведут его слова. Семибратов точно такой же. Если он считает себя правым, не уступит ни за что и говорит тогда жестко, решительно, отметая все сомнения и возражения. Вчера, когда они заспорили, он именно так и сказал: «Порядки у нас воинские, определенные уставом. И нечего тут мудрить! Положен трехсменный пост, о чем еще разговор?»

Речь зашла о том, чтобы уменьшить наряд во взводе. После смерти японского офицера уже прошло полторы недели. На острове стало спокойно, и Сазонов предложил сделать посты двухсменными, выставляя их только ночью. Днем-то зачем? Все имущество у них и так перед глазами, присмотрят.

«По-граждански рассуждаешь, Трофим Игнатьевич», — сказал Семибратов.

«Нет, командир, по-человечески, — возразил задетый Сазонов. — Людям отдых нужен».

Семибратов поджал губы и посмотрел на него в упор.

«Выходит, ты, комиссар, — настоящий человек, о бойцах заботишься, а я формалист, мне эта забота ни к чему?»

Сазонов не хотел обижать Семибратова.

«Прости, ежели что не так сказал, — уступил он. — Но ты меня не понял».

Семибратов неожиданно улыбнулся. Эта привычка у него появилась недавно. Хмурится-хмурится, скажет резко, а потом, очевидно, поймет, что лучше объяснить спокойно, чем приказывать, и сразу подобреет, улыбнется, заговорит мягко.

«Не нужно извиняться, Трофим Игнатьевич. Мы с тобой должны говорить напрямик. И если я буду неправ, поверь, постараюсь признать это. Но сейчас не могу. Так, как ты, рассуждают многие во взводе. Думают, что суть только в охране имущества. А все гораздо сложнее. Как тебе это объяснить?..»

Он очень хотел, чтобы его поняли. И Сазонов уловил мысль командира. Человек военный привыкает к определенному образу жизни, создает для себя какие-то незыблемые правила. И если их нарушить, то он может подумать: значит, это необязательно. А потому необязательно и многое другое.

«А ведь он прав, — думал Сазонов, уже засыпая, — даже очень прав. Кроме того, нужно вести постоянное наблюдение за океаном, за воздухом. Вдруг корабль, самолет… Нет, трехсменный пост, конечно, нужен…»

Беспокойство, овладевшее Сазоновым, исчезло. Померещились ему эти подземные толчки. Не стоит об этом зря болтать, чтобы люди не волновались.

Утром, когда они выбежали на физзарядку, Сазонов пристально посмотрел на океан. Он рокотал приглушенно, точно сдерживая себя, накапливал ярость. Так рокочет гром, когда гроза еще только приближается. Молний не видно, они где-то за горизонтом, но раскаты грома звучат уже протяжно и недобро. Мелкие, подвижные, как мехи гармоники, волны катились по заливу и часто-часто били в скалы. Пена на гребнях сплеталась в причудливую вязь, шипя, набегала на песок.

После завтрака Семибратов распорядился снимать с шестов провяленную рыбу и сносить в грот, где размещался у них продовольственный склад.

— На всю зиму хватит! — радовался Семенычев. — Запасец, як у моего батьки. Он дюже запасливым человеком был. Гвоздик ли, подковка на дороге лежит — не пройдет мимо, в карман сунет. И чего тильки в его карманах не було…

— Ты в него, дед, пошел, — заметил Пономарев, работавший с ним в паре. — Тебе бы завхозом быть. Глядишь, и себе чего-нибудь перепало бы. Верно?

Семенычев посмотрел на Пономарева и не ответил, продолжая складывать вяленую рыбу. Ставший свидетелем этой сценки, Семибратов глянул на казака. Лицо того было хмурым, усы сердито топорщились.

«А ведь он не любит Пономарева», — подумал Семибратов. Ему припомнился один разговор с Семенычевым. Напрямик тот, правда, ему ничего не сказал, но дал понять: «У нас в станице ось як говорят, командир: коли ты добрый казак, лиха про себя не таи, на миру бедовать лучше, а коли таишь да про запас камень держишь за пазухой — добра не жди…» Семибратов постеснялся его расспрашивать, но сейчас до него вдруг дошло, на что намекал старый казак. Пономарев скрытен. И это уже само по себе неприятно. Когда человек что-то таит, поди узнай, что у него на уме… Впрочем, он, может, зря так думает. Разные обстоятельства бывают у людей. Под их воздействием формируется характер. Хмурый человек не обязательно злой. Но даже в самом плохом человеке всегда есть что-то доброе. Надо только это доброе разглядеть.

Семибратов проверил укладку рыбы и вышел из грота. Решил еще проверить, как подвигается заготовка дров, которой заведовал Шумейкин. Потом, конечно, проведать Ясуду. Его очень беспокоило состояние раненого. Японец не приходил в сознание. Ему было худо, несмотря на все усилия Комкова. Тот почти не отходил от него. Молодец он все-таки, Яшка Комков! Вот уж кто ничего не таит в душе… Помнится, еще вначале Семибратов сказал ему: «Вы приглядывайте за этим японцем. Как бы беды не натворил». Комков засмеялся. «Что вы, товарищ младший лейтенант! Он же нашенский, старая просоленная рыбацкая камбала! Вы гляньте на его руки. Все ж в мозолях…?

Часовой у казармы приветствовал командира. Это был Рахим Касумов. Семибратов козырнул в ответ. Он любил, когда четко исполнялись воинские ритуалы. Как-то они поспорили с Сазоновым по этому поводу, и Семибратов объяснил ему свою точку зрения. Воинское подразделение, где бы ни находилось и в какие бы условия ни попало, должно жить по строгим армейским законам. Только тогда будут и дисциплина и порядок, только тогда люди смогут выстоять в любой беде.