Анатолий Полянский - Десять процентов надежды

— Хиба ж я не знаю, — обидчиво возразил Семенычев, но кресало послушно отдал помкомвзвода.

Однако и у Мантусова ничего не получалось. Его усилия разжечь огонь тоже сопровождались репликами Комкова:

— Первобытный пещерный огонь всегда добывался в муках. Эх, жаль, пропал мой шикарный певучий инструмент. Я сейчас пропел бы вам торжественный гимн в честь победителя над мраком неизвестности!

Фитиль все-таки затлел. Галута протянул Мантусову сухой мох. Вскоре в пещере весело потрескивал огонь, бросая на неровные своды багровые отблески. На углях испекли рыбу и молча поужинали. Семибратов распорядился выставить часового у входа и скомандовал «отбой». Через несколько минут в пещере наступила тишина. И тогда стало слышно, что пошел дождь. Он стучал монотонно, постепенно усиливаясь. Семибратов поежился, становилось холодно. Он подумал, что надо бы часовому в такую погоду разрешить укрыться в пещере. Хорошо, хоть у них есть крыша над головой. Иначе было бы совсем худо. Повернувшись на другой бок, Семибратов вдруг почувствовал сырость, пощупал чуть дальше — опять вода.

— Братцы, тонем! — крикнул кто-то.

Вода проникала в пещеру и постепенно прибывала.

Утро застало десантников за работой. Дождь то прекращался, то сыпал вновь — мелкий, спорый, холодный. Мутная пелена затягивала океан. Мир сузился. В нем не осталось уже ничего, кроме дождя и ветра. Ветер налетал порывами, сердито вихрил между скал серую водяную пыль. Она оседала на камнях мелким бисером. Капли постепенно сползали, накапливаясь в выемке карниза.

Чтобы осушить карниз и сделать пещеру пригодной для жилья, нужно было отвести воду к обрыву, иначе она стекала внутрь. Инструментов не было, не считая трех ножей, случайно оставшихся в карманах у бойцов. Но Семибратов запретил долбить камень ножами — их надо было беречь. Поэтому работали, как выразился Комков, доисторическим методом — заостренными палками, камнями. Дело подвигалось медленно, хотя и сменяли друг друга каждые пятнадцать минут. Двое долбили, остальные ожидали своей очереди в пещере. В ней горел костер и было тепло.

Люди сидели молча, хмурые, невыспавшиеся, настроение было подавленное: все прекрасно понимали, в каком скверном положении они очутились. Тут было над чем подумать. Даже неугомонный Комков притих. Лежа у костра, он молча смотрел на огонь. Отблески пламени плясали в его черных глазах, отчего они сейчас казались глубокими и печальными. Сидевший у стены Семибратов смотрел на Комкова и думал: «Уж если Яшка загрустил, что ж тогда говорить об остальных. Так дело дальше не пойдет. Надо что-то предпринять, чем-то встряхнуть людей. Только кто бы подсказал, как это сделать…»

Семибратов устало закрыл глаза. Нет, никто за него решать ничего не будет. Он должен решать сам. Это только в сказках все делается по мановению волшебной палочки. Но сказки давно кончились. От той поры остались лишь приятные воспоминания.

…Коврик с тигрятами над кроватью. Тигрята почти живые. Мама вышивала их желтыми и черными нитками. А усы у них красные, карандашом нарисованные. Отец увидел и грозно спросил:

«Твои художества, Николай?»

Обычно он звал его Миколкой, а уж раз назвал Николаем, значит, сердится.

«Да ведь с усами-то лучше! У мамы, наверное, нет красных ниток…»

Отец засмеялся.

«Ладно, — говорит, — давай только сами признаемся. Ты сделал, а я разрешил».

Сквозь полуприкрытые веки Семибратову видны неясные в наступивших сумерках фигуры бойцов. Хоть бы кто догадался подбросить сучьев в костер. Можно, конечно, самому встать, но Семибратову не хочется шевелиться.

Ага, подбросили-таки дров. Блики от этого на стене стали ярче. В пещере душновато. От костра волнами плывет тепло. Телом овладевает приятная истома. Семибратов приваливается спиной к стене и чувствует ее шершавую поверхность. Он прислушивается к глухим ударам, доносящимся с карниза. Работы при таких темпах до вечера хватит, может, и на завтра останется. А ускорить нельзя: карниз узкий — не развернешься. Вдвоем только и можно работать. Остальные сидят без дела. Это хуже всего, когда человеку нечего делать. Тогда в голову лезут всякие ненужные мысли. Невольно начинаешь вспоминать прошлое. И тосковать. В прошлом у каждого из них есть светлые минуты, которые хотелось бы вернуть. Пономарев тут, конечно, неправ. Как он тогда сказал? «Жизнь наша — вроде этой воды, серая…» Горькое признание, если это так.

Они разговорились случайно, как раз накануне цунами. Дело было вечером. Ждали ужина, лежали в траве. Комков, помнится, как всегда, балагурил, все смеялись. И лишь Пономарев сидел особняком и не принимал участия в общем веселье.

Семибратов, посмотрев на Пономарева, почувствовал, как тот одинок, и даже ощутил какую-то свою неосознанную вину перед ним. Он осторожно подсел к солдату и, помолчав, шутливо спросил:

«Почему мы снова не в настроении?»

Пономарев покачал головой:

«Веселиться-то вроде не с чего».

«Но и падать духом — тоже», — возразил Семибратов.

«Эх, товарищ младший лейтенант…» — Пономарев вздохнул и произнес ту самую фразу о серости жизни, что так поразила Семибратова. Это же страшно, когда в жизни не видишь ничего светлого; можно не только замкнуться, весь свет возненавидеть… Понял Семибратов и другое: Пономареву нужны дружеское участие и доверие. Он и к Шумейкину-то тянется лишь потому, что тот вроде к нему по-дружески относится. А они все оказались в стороне. И командир тоже. Да, да, это в первую очередь его вина. Вот только как все это поправить?..

Мысли Семибратова были прерваны громким восклицанием.

— Ой, лишенько! Що ж це робыться, мама родная! — Семенычев всплескивает руками и жалобно смотрит на выход из пещеры.

Только тут Семибратов замечает, что вместо дождя идет мокрый снег. Он падает на камни крупными студенистыми хлопьями и быстро тает. Хлопьев становится больше. Накрывая друг друга, они уже не расползаются мутными лужицами, а превращаются в серую кашицу. Кашица твердеет, покрывается беловатым хрустящим налетом.

— Вот и зима, — тихо говорит Мантусов.

«Зима», — мысленно повторяет Семибратов. Пора, скоро конец ноября. Еще немного — и загуляют метели. Семибратов сам ведет календарь: они же обязаны знать точный счет дням. Зима здесь должна быть снежной и долгой. А они слабо подготовлены к ней. Запасов продовольствия маловато. Обмундирование истрепалось. На весь взвод — три бушлата. Обувь начинает рваться. Да и пилотки — плохая защита от мороза.

Семибратов не заметил, как рядом с ним оказался Воронец. Нервным каким-то стал Сергей, издерганным. Ну, как тогда, в училище, перед выпуском. В своем несчастье он готов был обвинить весь свет: не удержали, не помогли… Как будто кто-то мог предвидеть, что дело обернется дракой. А такие вещи в военное время не прощают, Грубейшее нарушение воинской дисциплины. Как же можно после этого доверить человеку командовать людьми?! Нет, не достоин он офицерских погон!..