Генри Хаггард - Рыцарь пустыни, или Путь духа

Для остальных, если его разоблачат, он намеревался объявить себя европейцем немецкой крови, который пришел в эти места, чтобы продать свои товары неким шейхам, которые изъявили желание их у него приобрести по хорошей цене. С этой целью он имел при себе лицензию на ведение торговли, выданную каирскими властями на имя некоего Мухаммеда, немца, принявшего мусульманство, чье европейское имя было Карл Готтшалк. Его товары, нагруженные на восьмерых верблюдов, состояли из хлопка, сахара, медной проволоки и, что довольно странно, нескольких ружей и боеприпасов к ним. Но еще более странно было то, что сей торговец зачем-то имел при себе тысячу фунтов золотом. Наверно, не стоит объяснять, что все эти вещи на самом деле были ни чем иным, как подарками, призванными переманить на свою сторону колеблющихся приграничных вождей, к коим он собственно и держал путь, заручиться их помощью и поддержкой в наступлении, которое должно было стать первым шагом в повторном завоевании Судана.

Он выехал несколько дней назад из Дерра, что напротив Короско, с караваном из примерно трех десятков верблюдов и двадцатью пятью преданными воинами, в основном суданцами; все они имели опыт участия в военных операциях, хотя и были одеты погонщиками и слугами. В Абу-Симбеле Руперт должен был получить отчеты лазутчиков, которых заранее отправили собирать информацию, после чего двинуться через пустыню для выполнения цели своей миссии.

Чтобы спокойно обдумать и взвесить опасные стороны порученного ему дела, – ибо даже ночью ему мешало фырканье верблюдов в лагере, который он разбил в нескольких сотнях ярдах отсюда, – Руперт вошел в гипостиль высеченного в скале храма. Здесь он сел на нанесенный внутрь сухой песок и прислонился спиной к третьей в северном ряду огромной статуе Рамзеса II, изображавшей фараона в обличье Осириса, с крюком и бичом в руках. Царившую в храме темноту прорезал лишь слабый луч луны, ползший по торжественному центральному проходу. Вокруг стояла гробовая тишина.

Просидев так около получаса и устав от мыслей, Руперт задремал, однако внезапно был разбужен звуком чьих-то шагов по песку. Подняв взгляд, он увидел, как мимо него почти бесшумно прошли две фигуры, одна чуть выше другой, и вскоре исчезли в дальних закоулках храма, тихо, словно призраки древних молящихся. Какое-то время он продолжал сидеть неподвижно, гадая, кто это мог быть, и что они делали в таком месте в полночь, когда всем людям положено спать.

Сначала Руперт подумал, что следует спуститься следом за ними, однако затем вспомнил, что он здесь не ради приключений и ему незачем вмешиваться в их дела, покуда они не вмешиваются в его. Поэтому, окончательно проснувшись, он продолжил свои размышления, намереваясь вскоре встать и вернуться в лагерь, где лечь спать. Спустя несколько минут, окинув взглядом огромный храм, Руперт заметил вдалеке крошечную звездочку света. С того места, где он стоял, свет ее был таким же слабым, как и свет далекой планеты на облачном небе или же огонек светлячка среди высокой травы на берегу Нила. Свет этот разбудил в Руперте любопытство. Ему почему-то подумалось, что он неким образом связан с проскользнувшими мимо него фигурами. «Возможно, это искатели сокровищ, – размышлял он, – которые ночью копают в святилище храма, чего они не осмелились бы делать в дневное время». Возможно, они обнаружили тайную крипту, которая, как он всегда подозревал, существовала под Абу-Симбелом, и где от посторонних глаз были спрятаны клады золота и серебра. Эта мысль взбудоражила его, ибо он, как в том успела убедиться Эдит, был страстным египтологом.

Пару мгновений Руперт колебался, но затем вспомнив, что их всего двое, а он вооружен, поддался импульсу или же давлению судьбы и начал крадучись пробираться к источнику света. Он наощупь двигался вдоль длинного зала, от колонны к колонне, затем через дверной проем нырнул в зал меньших размеров и далее, ведомый загадочным огоньком, в узкую перпендикулярную комнату, в которой располагался вход в центральное святилище и залы по обеим его сторонам. При входе в священное место он остановился и осторожно выглянул из-за скального выступа, который когда-то поддерживал массивную дверь. Затем – ибо это святилище было небольшим – его глазам предстала весьма странная и любопытная сцена.

На внушительном квадратном алтаре, где более тысячи лет подряд приносились дары богам Египта, в том числе и великому Рамзесу, который вырубил в скале этот храм, стояла лампа. Позади нее был обломок обвалившегося с потолка камня, а сама она была поставлена боком, чтобы отбрасывать большую часть света вперед. Свет этот падал на разбитые изваяния четырех сидящих богов, которым здесь поклонялись и чьи взгляды были до сих пор устремлены на этот заброшенный алтарь – Птаха, Аммона-Ра, самого Рамзеса и бога зари Гармахиса, увенчанного изображением солнечного диска. Лучи лампы также высвечивали нечто куда более удивительное, нежели изваяния богов, – а именно, фигуры двух женщин. Стоя лицом друг к другу по обеим сторонам череды богов, они как будто обращались к ним с молитвой.

Одну из них Руперт узнал сразу – это была старая цыганка Бахита, о которой он все эти месяцы ни разу не вспомнил, по крайней мере, с вечера их с Эдит помолки, когда она отбросила свою первую тень на собравшееся в загородном доме Дэвенов по случаю Нового года общество. Проходя сегодня мимо ее дома, он заметил привязанных возле него нескольких прекрасных дромадеров. Сейчас на ней было темное, облегающее платье с капюшоном, скрывавшим ее прическу. Наряд этот придавал ей сходство со жрицей, коей, как он угадал, она и была. Впрочем, взгляд Руперта не задержался на ней долго, ибо скользнул к ее спутнице и там остановился.

То была молодая женщина лет двадцати двух-двадцати трех, или, от силы еще на год старше, невысокая, хрупкая, изящная, на редкость красивая и такая светлокожая, что вполне сошла бы за белую. Вместо платья она была укутана в кусок ткани, столь тонкой, что сквозь нее были видны ее округлые формы, и столь белой, что казалось, будто они сверкают, как снег. На талии у нее был серебряный пояс, а на темных, вьющихся волосах, ниспадавших ей на плечи, словно у египетской царицы, сияла золотая диадема, увенчанная символом солнечного диска, а впереди – головой кобры.

Увидев эти вещи, Руперт ахнул. Еще бы, ведь если только глаза не обманывали его или это не было сновидением, его взору предстало то, что ни один человек не видел на протяжении более тысячи лет, а именно, представительницу царского дома Египта, делающую подношение своим богам. В этом не было ни малейших сомнений. Платье, хотя и упрощенное, но определенно царское, урей над ее челом – а знак этот не осмелился бы надеть никто, кроме членов семейства фараона или его законной супруги – говорили сами за себя. Более того, в одной руке она держала стеклянную чашу, а в другой – алебастровый кувшин, и, сделав из кувшина в чашу возлияние, предложила ее Гармахису, нежно и по-арабски произнося слова, которые подсказывала ей Бахита.