Жюль Верн - Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

Я попросил у него фотографию; Верн оставил на ней автограф, начертав псевдоним той самой «кооперативной ассоциации», которая, как сказал бы мой туринский друг, придумала все эти книги. Жена писателя заметила, что супруг забыл поставить дату, и тогда я обратился к ней, чтобы эту дату поставила она сама и таким образом я получил бы и ее автограф. Она улыбнулась, не понимая, чего я хочу. Но в конце концов, продолжая улыбаться, написала дату. Потом мы все вместе вышли из дома, и с этого момента Жюль Верн стал обычным городским советником Амьена. Показав мне расположенный по соседству с его домом цирк — муниципальную собственность, — служащий также местом проведения собраний и народных праздников, он много поведал о строительных работах, школах, городской демографии, пересыпая свой рассказ вопросами об управлении итальянскими городами, и мне показалось, что ему доставляет удовольствие мысль о том, что он говорит с находящимся на отдыхе городским советником Турина. Я, конечно, опасался признаться ему, что отдых этот у меня пожизненный. Мы направились к центру города. Было воскресенье, и мы встречали множество людей. Госпожа Верн время от времени отставала, чтобы перекинуться парой фраз со знакомыми, проявлявшими к ней должное уважение и удивлявшимися тому, что видят ее вне дома в столь необычное время. Она смеялась с жизнерадостностью, присущей воспитаннице монастырской школы, отпущенной на каникулы по чрезвычайным обстоятельствам. Потом мадам трусцой догоняла нас. Оказавшись со мной на небольшом отдалении от мужа, она скороговоркой повторяла свое недавнее наставление и рассказывала о редких душевных достоинствах мужа, напирая на это, словно я сомневался в них и никак не хотел согласиться:

— Знали бы вы, как добр и великодушен Жюль Верн!

— Знаю, — ответил я, — и вижу, что это известно всем.

В самом деле, сколько бы взрослых и детей, притом различного социального положения, мы ни встречали, все с уважением и крайним почтением здоровались с моим спутником, хотя, возможно, среди встречных попадались и избиратели, которые, кланяясь Верну, приветствовали в его лице не писателя, а городского советника.

Мы пошли к зданию мэрии, потому что кафедральный собор уже видели, а в мэрии Верн повел нас в художественную галерею, где господин советник обратил мое внимание на сомнительную цитату из Данте [945], нацарапанную на краешке великолепной современной картины, после чего повел посмотреть на зал заседаний муниципального совета. Верн рассказывал нам историю здания с многочисленными административными и политическими подробностями. В конце концов, когда мы вышли на улицу, супруги почти в один голос сказали с оттенком надежды на удовлетворение своего любопытства:

— Теперь стоило бы посетить ваше благословенное кафе.

И мы отправились его разыскивать.

Когда я остановился посреди улицы, бормоча «Вот оно...», они удивленно переглянулись.

— Но это же первое кафе, какое мы вам назвали! — сказали они. — Видите, мы просто запутались в топографии.

— Ладно, мы его нашли, и задачка решена.

— Теперь надо отпраздновать находку, — добавил Верн и предложил зайти в кафе и выпить пива.

Сам он выпил всего лишь глоток, зато госпожа Верн осушила целый бокал, отпуская при этом шуточки с прямо-таки девичьей жизнерадостностью.

— Знаете, — призналась она мне, — мы уже четыре или пять лет не были в кафе... Здешние дамы не привыкли ходить по кафе. Это посещение — событие для меня...

Она сидела перед большим окном, выходящим на улицу, и все прохожие узнавали ее, делали удивленные лица и приподнимали шляпы. Госпожа Верн от души над этим смеялась и сообщала мужу:

— Прошел тот-то и тот-то.

Верн сам, казалось, радовался девической веселости жены, хотя с его уст по-прежнему не сорвалось ни одной шутки, а на лице не проявилось ни грамма веселости, кроме короткой благожелательной улыбки, ни малейшего признака той свежей комической ноты, столь часто встречающейся в его книгах. Но как замечательно проявилась его душа в безыскусной деликатности, которая мелькала и в глазах, и в голосе, в молчаливой, но, как мне показалось, вдумчивой благосклонности. Я глядел на эту пару, и мне казалось, как бывает порой со всеми, что я переживаю ситуацию, уже однажды случившуюся в прошлом. Это было настолько живое заблуждение, что я даже пришел в изумление. Я представлял, что я уже когда-то был в Амьене, приходил с Жюлем Верном и его женой в это кафе, что лично знаком с супругами уже много лет и долго-долго жил в их спокойном доме, в их милом и приятном обществе, будучи их давнишним другом, которому нечего уже познавать в их душе и личной жизни.

И я признался в этом на крытой платформе железнодорожного вокзала, куда они любезно проводили нас. Я сказал, что оставляю здесь свою душу и навсегда сохраню в сердце воспоминания об этом дне. И, конечно, мои слова были искренними, потому что добрые, улыбающиеся глаза моих спутников внезапно увлажнились; а потом и я, и мои сыновья ощутили в объятиях писателя всё то, что вложили в свои. Дорогой образ супружеской четы стоял перед нами до тех пор, пока нас не вырвали из прекрасного сна огни и гул парижского Северного вокзала.

Месье и мадам Жюль Верн, сопровождаемые мистером Р. Шерардом, парижским журналистом, стояли на платформе и ожидали нашего прибытия.

Увидев их, я почувствовала то, что не могла бы испытать ни одна женщина в подобных обстоятельствах. Не знаю, испачкалось ли мое лицо в дороге, была ли в порядке прическа. Я с сожалением подумала, что если бы ехала на американском поезде, то смогла бы привести себя в порядок en route [946], так что, выйдя в Амьене и оказавшись лицом к лицу со знаменитым писателем и его очаровательной женой, выглядела бы как женщина и была бы такой же опрятной, как если бы принимала их у себя дома.

Но для сожалений времени было мало. Они подошли ко мне, и в ту же секунду я забыла о своем растрепанном виде, настолько теплым оказалось их приветствие. Красивые глаза Жюля Верна широко открылись — в них читались интерес и доброта, а мадам Верн встретила меня словно дорогую подругу. Не было чопорных формальностей, способных остудить доброту сердец; радушие проявилось с очаровательной любезностью, так что, прежде чем я провела достаточно времени в их обществе, они уже завоевали мое бесконечное уважение и привязанность.

Господин Верн направился к ожидавшим нашего прибытия экипажам, а мадам Верн шла рядом со мной, с улыбкой оглядывая меня с ног до головы, что на языке глаз, обычном языке всего животного мира, почти одинаковом для человека и зверя, означает: «Я рада встретить вас и очень сожалею, что нам не удастся поболтать». Мистер Верн элегантно помог своей супруге и мне забраться в двухместную карету, тогда как сам сел вместе с еще двумя джентльменами в другой экипаж. Оказавшись наедине с мадам Верн, я почувствовала себя крайне неловко, поскольку не могла говорить с нею.