Жюль Верн - Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

Мне часто говорили, что он был очень веселым, блестящим рассказчиком, ценителем метких выражений, охотником до забавных проделок. Каким образом мог бы я догадаться, что у такого спокойного человека бывали приступы гнева, радости и печали? Приветливый и добрый, дед избегал напрасных споров, отмалчивался, когда чувствовал, что дискуссия вот-вот обострится. Он казался образцом уравновешенности.

Гораздо позже я узнал, что очень рано дед испытал разочарование в любви. С тех времен у него осталась некоторая горечь, следы которой можно отыскать в его произведениях. Он отважно воспринял неудачу, и это решение, мне кажется, хорошо выражено в его комедии «Мона Лиза», написанной в 1851—1855 годах, причем он то и дело прекращал работу над ней, снова возвращался, несколько раз менял название, а это доказывает, что пьеса имела для деда важное значение. В итоге получилось, на мой взгляд, почти откровенное признание.

Восемнадцатого марта 1871 года я приехал в Шамони с твердым намерением во что бы то ни стало подняться на Монблан. Первая моя попытка в августе 1869 года не удалась. Тогда плохая погода позволила добраться только до Больших Мулов [1021]. Похоже, что и на этот раз обстоятельства складывались не лучшим образом, потому что погода, казалось установившаяся к утру 18-го числа, к полудню резко переменилась. Монблан, по местному выражению, «надвинул шапку и закурил трубку», что на языке менее впечатлительных людей означало: вершина горы закрылась облаками, а снег, сдуваемый сильным юго-западным ветром, вытянулся длинным султаном в направлении бездонных пропастей ледника Бренва [1022]. Именно этот снежный язык служит надежным ориентиром для самонадеянных туристов, осмелившихся сразиться с горой.

Последующая ночь была очень скверной: соперничая друг с другом, бушевали дождь и ветер, а стрелка барометра отклонилась до нижнего предела и застыла в безнадежной неподвижности.

Между тем с первыми проблесками зари раскаты грома оповестили о грядущих изменениях в атмосфере. Вскоре небо очистилось. Открылись гребни Еревана [1023]и Красных Пиков [1024]. Ветер, сменившись на северо-западный, повесил над Пещерным перевалом [1025], замыкавшим долину Шамони, несколько легких облачков, разрозненных и клочковатых. Я с радостью усмотрел в них вестников хорошей погоды. Но, несмотря на благоприятные предсказания и подъем барометра, господин Бальма, главный проводник в Шамони, заявил мне, что о восхождении не стоит пока и думать.

— Если барометр продолжит подниматься, — добавил он, — а хорошая погода удержится, я обещаю вам проводников на послезавтра. А сейчас запаситесь терпением. Если же хотите размять ноги, советую вам подняться на Ереван. Облака скоро разойдутся, и вы сможете как следует рассмотреть дорогу, по которой вам предстоит дойти до вершины Монблана. Ну а если не передумаете, можете рискнуть!

Эта произнесенная скороговоркой тирада не внушала особенной уверенности и заставила меня призадуматься. В конце концов я принял его предложение и получил в проводники Раванеля (Эдуара), весьма хладнокровного и крайне самоотверженного парня, в совершенстве знавшего свое дело.

В спутники я выбрал соотечественника и друга, Донасьена Левека, — настоящего туриста и неутомимого ходока, в начале прошлого года совершившего поучительное, но порой очень изнуряющее путешествие по Северной Америке. Он посетил уже много разных мест и собирался спуститься по Миссисипи до Нового Орлеана, но начавшаяся война перечеркнула его планы и заставила вернуться во Францию. Мы встретились в Экс-ле-Бене [1026]и договорились, что сразу после окончания лечения отправимся в поездку по Савойе и Швейцарии.

Донасьен Левек был в курсе моих планов, но поскольку, как он сам думал, здоровье не позволяло ему долго передвигаться по ледникам, мы условились, что он будет ждать моего возвращения с Монблана в Шамони и в мое отсутствие предпримет традиционный осмотр Ледяного моря [1027]в Монтанвере.

Узнав, что я иду на Ереван, мой друг, не колеблясь, решил меня сопровождать. Впрочем, подъем на Ереван — одна из самых интересных экскурсий, какие только можно совершить в Шамони. Вершина эта, высотой 2525 метров, является, в сущности, частью горной цепи Красных Пиков, которая тянется с юго-запада на северо-восток, параллельно массиву Монблана, образуя довольно узкую долину Шамони. С Еревана, расположенного в центре массива, прямо напротив ледника Боссон [1028], открывается практически полный обзор маршрутов, на которых покорители гор бросают вызов гиганту Альп. Именно поэтому вершина пользуется такой популярностью среди туристов.

Мы вышли в семь утра. По дороге я обдумывал двусмысленные слова главного проводника; от них мне стало как-то не по себе. И тогда я обратился к Раванелю.

— Вы поднимались на Монблан? — спросил я его.

— Да, месье, — ответил он, — один раз, но мне этого вполне хватило и совсем не хочется туда возвращаться.

— Черт возьми! — вырвалось у меня. — А я так хотел попробовать.

— Вы вольны в своих желаниях, месье, но я вас не поведу. С горой в этом году что-то не так. На нее уже несколько раз пытались подняться, но удались только два восхождения. Да и то во второй раз им пришлось предпринять еще одну попытку. Впрочем, прошлогодний случай немножко остудил пыл любителей гор.

— Случай! Какой же?

— Как, вы не знаете? Дело было так: связка из десяти проводников, носильщиков и двух англичан в середине сентября вышла к вершине Монблана. Все видели, как они подходят к верхней точке, но через несколько минут группу скрыли облака. Когда же облака рассеялись, люди куда-то исчезли. Обоих путешественников вместе с семью гидами и носильщиками сбросило ветром и унесло в сторону Кормайёра [1029], видимо, на ледник Бренва. Как спасатели ни старались, тел их обнаружить не удалось. Еще троих нашли в ста пятидесяти метрах под вершиной, у Малых Мулов [1030]. Они превратились в глыбы льда.

— Но как же они могли поступить так неосторожно? — спросил я Раванеля. — Что за безумие отправляться так поздно в подобную экспедицию! Им надо было идти в августе!

Я мог бы рассуждать так еще долго, поскольку эта печальная история прочно завладела моими мыслями. К счастью, погода скоро улучшилась, и веселые солнечные лучи принялись разгонять последние облачка, все еще скрывавшие вершину Монблана. Развеивали они и мрачные думы.

Восхождение наше продолжалось как нельзя лучше. Оставив за собой шале [1031]Планпраз [1032], расположенное на высоте 2062 метров, мы совершили подъем по каменным осыпям и снежникам к подножию скалы, названной Камином, на которую взбираются, цепляясь за выступы руками и ногами. Минут через двадцать мы достигли вершины Еревана, откуда открывался изумительный вид. Массив Монблана предстал во всем своем величии. Гигантская гора, прочно опирающаяся на солидный фундамент, казалось, бросала вызов бурям, скользившим по ее ледяному щиту, но не причинявшим ему никакого вреда. Вокруг исполина, с завистью поглядывая на него, громоздились шпили, пики, пологие вершины, которые не могли сравниться с Монбланом, выказывая явные признаки медленного разрушения.