Жюль Верн - Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

После вынужденного пребывания в Париже, то ли ради постановки новой пьесы, то ли для чтения корректур нового романа, Верн возвращается at home [1012]. Его дом расположен в Амьене, в великолепном здании на бульваре Лонгвиль, но там он всего лишь арендатор. Однако приемная родина лелеет его, словно бы он был ее балованным ребенком. Отвечая на все полученные им знаки внимания, Верн принужден был дать в пасхальный понедельник 1877 года в нанятом для этой цели огромном зале роскошный костюмированный бал, куда все приглашенные пришли в костюмах, изображающих главных героев верновских романов.

Ради работы Верн предпочел шумной суетной парижской жизни спокойствие постоянного проживания в провинции, и именно в Амьене он создает свои произведения, склонясь над громадными географическими картами, на которых отыскивает неисследованные районы, справляясь по капитальным научным трудам или листая еженедельный журнал «Путешествие вокруг света», где публикуются описания путешествий. Жюль Верн собрал богатую библиотеку, но рабочий кабинет его скромен. Маленький столик, разместившийся возле окна, и железная кровать составляют всю меблировку в рабочей комнате плодовитого писателя. А еще у него есть огромная карта полушарий, на которую он чернилами наносит пути героев всех своих книг, и тонкие нити, волнистыми кольцами охватывающие карту, сегодня сложились в огромную сеть.

Это последнее юношеское стихотворение Жюль Верн написал около 1849 года. Оно, как мне кажется, содержит очень мудрые мысли. Когда мы стремимся лучше узнать интересующего нас человека, то пытаемся воссоздать его жизнь на основе известных событий, при этом как бы дорисовывая кривую, соединяющую отдельные точки. К сожалению, подобные мгновения настолько мимолетны, что легко исчезают в небытии; очень редко они предстают в некой видимости правдоподобия, но и тогда растворяются в кривых зеркалах наших интерпретаций.

Всякое человеческое существо интересно, поэтому не стоит удивляться, что Малларме [1013], поэт очень тонкий, считал автора «Необыкновенных путешествий» «очень любопытным». Личность Жюля Верна была ошеломляющей смесью непосредственности и размышлений, мечтательности и уравновешенности, чувственности и юмора, робости и отваги.

«Скрытный и подобно золоту чистый», — говорили его друзья; нужен был ключ, отмыкавший сердце, которое не доверялось первому встречному. Что за искушение было открыться дерзким посмертным психоаналитикам, тогда как допустимым оказывалось — самое большее — осторожное психологическое исследование! [1014]И вот мы, располагая некоторым набором фактов, оказавшихся в нашем распоряжении, должны угадать в них наиболее вероятные реакции человека, только что охарактеризованного нами как скрытный. Что касается меня, то я, по крайней мере, придерживаюсь определенной точки отсчета и нахожу ее в своих воспоминаниях о человеке, которого знал. Всё начинается где-то у конца «кривой», примерно в 1900 году. Согласен, что к этому времени на деда повлияли все произошедшие за его жизнь события и что я могу быть только эхом, отражающим интерпретацию моих родителей. Тем не менее и в моих воспоминаниях есть здравое зерно, поддающееся истолкованию.

Самое первое воспоминание связано с платформой вокзала Монсури. Мать, одетая в синее фуляровое платье в белый горошек, держит меня за руку, а дед волнуется и торопит нас подняться в вагон, который локомотив с медным колпаком вот-вот увезет в Аркёй [1015]. Этот дородный господин, боящийся прозевать отправление поезда, создал флегматичного Филеаса Фогга, хотя я об этом еще ничего не знаю и это не позволяет мне в полной мере насладиться иронией момента. Наконец мы в коллеже Аркёя. Нас встречает бородатый доминиканец, одетый в белое. Сегодня у моих братьев Мишеля и Жоржа первое причастие. Мишель выглядит очень разочарованным, потому что ничего сверхъестественного не случилось. Не помню точно, что он хотел нам сказать, но я разделял его огорчение, тогда как дедушка смеялся. В памяти всплывают деревья, зелень... и больше ничего — настоящее рухнуло в небытие прошедшего, которого больше не существует.

Мы часто ездили в Амьен. Родители и бабушка с дедушкой задерживались после дневной трапезы в маленькой столовой, называвшейся зимней, поскольку ее легче было отапливать. Она располагалась в бывших служебных помещениях перед большим мощеным двором. Двор отделял сад от большой стеклянной галереи, шедшей вдоль внутреннего фасада дома. Четырехлетний малыш пользовался предоставленной ему свободой, чтобы уступить очарованию водопроводного крана и открыть его, выпуская славную струю воды. Увы! Тут же вмешивалась мать, отец рвал и метал. Возмущенный, я бормотал: «Свинья!» Порка казалась неизбежной, но дедушка хохотал, и обходилось как-то безо всякого ущерба для меня.

В Париже мы жили на бульваре Перейр. Главное мое занятие, если только стояла хорошая погода и мама не уводила меня в Булонский лес, заключалось в разглядывании поездов, ходивших взад и вперед между Отёем [1016]и Сен-Лазарским вокзалом: иногда один из них, с более мощной машиной, казался мне пришедшим издалека; он назывался окружным [1017]. Однажды мне посчастливилось увидеть, как состав сошел с рельсов. Дверцы вагонов покорежились, и зрелище оказалось очень занятным. Летом, когда я с жадностью прилипал к окну, мама накручивала на мою голову папильотки [1018], что удваивало удовольствие. В Амьене я был лишен железнодорожных спектаклей, хотя дорога находилась рядом. Там рельсы уходили в туннель, и мне приходилось довольствоваться только грохотом скорых поездов. Какая обида! Но у меня во время частых визитов на улицу Шарля Дюбуа находились другие забавы. Там был разбит сад, который мне казался очень большим, потому что сам я был еще маленьким. Я не отваживался далеко уходить по аллее, так как думал, что она теряется в настоящем лесу среди деревьев и кустарников. На самом-то деле это была очень небольшая аллея, окружавшая поросшую травой лужайку. Иногда я видел дедушку, отважно устремлявшегося вдаль по аллее. Он был большим и сильным, а еще его сопровождала черная собака, пикардийский спаниель.

Великим праздником приходила Пасха: из Рима возвращались колокола. Я таращил глаза, стараясь увидеть их летящими по небу, но все было напрасно; очевидно, я вставал слишком поздно. Бабушка утешала меня и вела в таинственную аллею, где они с дедушкой оставляли сласти. Их было очень много: я находил сласти под каждым кустом, и это наполняло меня радостью.