Виктор - Страшные Соломоновы острова

Оп-па, опять сигнальчик. Конкретный такой, правильный... Хрен с ней, с Хелькой. У меня тут чего-то прелюбопытненькое. Ну-ка, ну-ка... Потихоньку, лопаточкой, с запасом... Блин, дерн – зараза. Ну, ничего. Вот он, комок земли. Уже наверху. Славненький такой песочек, чистенький.

Хотя Змея канешшна – тетка убойная. Ух, аж зубы ломит. Ну-ка, катушечкой сверху... Да пошла она, эта Хелька – змеюка подколодная...

Вот он сигнальчик, уже в ладошке. Та-ак, что у нас там? Оба-на!

Я, очищая ладонь от остатков песка, увидел серебристый кругляш с профилем Николая Второго. Ну, наконец-то. Мой первый серебряный рубчик. Аккуратно перевернул его и в недоумении уставился на надпись: «За усердие». И только потом глаз зафиксировал проушинку на ребре кругляша.

«Ага, медалька. Ну, супер. Ладно, будем считать равноценной заменой – поиск забрал меня целиком. Какие на хер тетки, когда тут пруха в полный рост обозначилась...»

– А-А-А!!! О-О-О!!! Сюда, мать вашу! Да быстрее, в рот вам потные ноги! – орал, заходясь в хрипе, подпрыгивающий на месте Димыч.

Я оценил амплитуду прыжков и понял, что приколом тут и не пахнет. Мы сбежались, как мухи на м-м... мед и ожидающе уставились на горлопана. Он, вымученно улыбаясь, молча показал на внушительную выкопанную им яму. На дне ее четко обозначилась металлическим боком какая-то овальная бурая железяка, больше всего напоминающая...

– Чугунок! Чтоб я сдох, чугунок! – впадая в прострацию, пробормотал Димыч. – Давайте дальше сами. Я – не могу. Витек, давай ты.

Я кивнул и, встав на колени, аккуратно разрыхлил лезвием лопаты песок вокруг находки. Потом, нагнувшись, бережно, кончиками пальцев стал выбирать грунт. Нащупал острую кромку закруглившегося металла, уходящего вглубь. Сердце похолодело. Я уже понял, что мы нашли. Подцепив каску советского образца с двух сторон, медленно, обхватывая низ ладонями, вытащил наверх.

Аккуратно тряхнул ею над землей, слегка ударив ребром об грунт. На траву неохотно, цепляясь за ржавый металл полуистлевшими лоскутами ткани, выпал череп. Звенящая тишина обволокла нас. Было такое ощущение, что даже ветер затих. В глотке мгновенно пересохло. Откуда-то со стороны я услышал свой хриплый, жестяной голос:

– Димыч, копаем. Бьем шурф два на два. Ищем медальон.

Две лопаты с противоположных концов ямы аккуратно взрезали дерн. Время исчезло, оставляя немыслимый сумбур мыслей в голове.

«Как же так, братишка. Как же так?» – крутилось в мозгу заевшей грампластинкой.

Почувствовал твердую, сильную ладонь на плече. Недоуменно поднял глаза. Дитер, с моментально осунувшимся лицом, впиваясь мне в зрачки остановившимся взглядом, пролаял коротко и жестко:

– Wir sollen auch. Verstehen Sie?

Я закрыл глаза. Дежавю. Сейчас услышу треск автоматных очередей, и поредевшая цепь снова захлебнется в своей крови, устилая трупами этот пустынный берег.

– Мы тоже должны. Вы понимаете? – эхом донесся до меня голос Хелены.

– Сами, – мрачно прогудел Димыч.

– Nein! Wir sollen auch! – Дитер, закаменев, не отводил взгляда.

Его рука легла на мою лопату. Я выпрямился, глядя на Димыча. Перед ним, вытянувшись и дрожа всем телом, стояла Хеля. Я сдался.

– Хорошо. Ищем маленький черный эбонитовый цилиндрик. Размером чуть больше гильзы. Поднятую наверх землю просеиваем руками, выбирая все фрагменты костей, и складываем их отдельно на бруствер.

Немцы понятливо кивнули и взялись за лопаты. Мы встали на просеивание. Я физически ощутил, как звучно лязгнула металлом упавшая ребром стальная переборка, разделив меня и Димыча с нашими новыми друзьями. Мы бились в нее всем телом, с обеих сторон, но она не поддавалась, обволакивая холодом своего отчуждения.

Тебе решать, солдат. Все в твоей воле

– Нужно забить точку в навигаторе. Потом поисковикам скинем. И крест, – взглянул я на друга. Он молча кивнул и пошел к машине...

Смертный медальон мы так и не нашли. Уже под вечер сформировали могильный холмик, увенчанный свежеоструганным крестом. В центре его висела маленькая, из картонки, заламинированная скотчем с обеих сторон, табличка с надписью «Неизвестный русский солдат».

Димыч принес бутылку и стопки. Разлил. Первую поставил на рыхлый песок могилы. Обнажил голову. Взял вторую, дождался, пока подняли все, и тихо, с трудом выталкивая слова из горла, сказал:

– Простите нас, мужики. Прости, солдат. Прости.

Без названия (2)

Мы сидели у костра. Молча. Старательно избегая взглядами друг друга. Вязкая тишина свинцовой плитой навалилась сверху и не давала дышать. Курили одну за другой...

А что тут скажешь? Просто война неожиданно догнала нас и развела по противоположным окопам. А мы не знали, что с этим делать.

– Возможно, это последний наш вечер вместе. Поэтому я не буду молчать. Не хочу. Не могу, – отводя взгляд от огня и с трудом раздвигая занемевшие губы, произнес Дитер.

– А надо? – тяжело посмотрел на него Димыч.

– Не знаю. Но если промолчу – непонятно, как жить дальше. – Дитер оборвал сам себя, прикурил еще сигарету.

Мы молча ждали.

– Мне сейчас очень больно из-за того, что я немец. Я не могу найти своей вины, но чувствую, что она есть. Я не сделал вам ничего дурного. На мне нет вины за гибель вашего солдата. Но она раздирает меня на части. Почему так? Не молчите, пожалуйста! – он швырнул сигарету в огонь. – Почему я должен терять друзей из-за того, что наши деды смотрели друг на друга через прицел винтовки? Почему эта война встала между нами стеной? Почему мне так больно?

– Все просто, Дитер, – усталым, безжизненным голосом сказал Димыч. – Потому что у тебя есть совесть. И она болит.

Немец обхватил голову руками, мучительно застонал.

– Старший брат моего дедушки, полковник, ранен и контужен на Восточном фронте, умер в Вене, в госпитале. У нас не принято говорить об этой войне. Но бабушка рассказывала... Он долго умирал. Говорил, что Бог нас накажет. Я снова не о том... Помири нас, солдат. Прошу.

Я не понимал, какие нужны слова, но молчать было невыносимо. Взглянул на Дитера.

– Знаешь, мы с Димычем не копаем войну. Не наше это. Да и непросто там все у поисковиков. И у красных не все красно, и у черных не всегда черно. И когда натыкаюсь изредка на находки, подобные сегодняшней, всегда боюсь, что вот сейчас сердце не выдержит. Просто лопнет от горя и чувства вины. Поэтому искренне восхищаюсь ребятами, занимающимися поиском и перезахоронением останков павших. Я – не могу.

Они сами, добровольно вернулись в эту войну, чтобы не умерла память. Чтобы меньше осталось в нашей земле непогребенных костей погибших солдат. И уверен, многое им простится и спишется там... наверху. Кем бы они ни были.

Я понимаю, Дитер, отчего тебя корежит. Война была одна, вот только ее историю мы учили по-разному. Тебе объясняли, что по сути это было противостояние двух тоталитарных систем. И немецкий народ пострадал от гитлеровского режима не меньше, чем остальные. И ваше нападение в сорок первом было по сути вынужденным, превентивным ударом. Так?