Виктор - Страшные Соломоновы острова

Тот всполошился и, едва не рухнув в костер от старательности, молниеносно наполнил емкости. Хеля благодарно приняла «кедровку» и поднялась. Мы подскочили как ошпаренные.

– Сидите, пожалуйста. У меня есть тост, – раздумчиво, как бы вслушиваясь сама в себя, произнесла наша прекрасная боевая подруга. – За вас, мальчики. За настоящих мужчин! Как я вас всех уже ревную к вашим настоящим и будущим спутницам... За вас! – и выпила с какой-то залихватской удалью.

Мы не менее лихо остограмились, выпячивая грудь и ловя в подтексте произнесенного намек каждый на себя, ненаглядного. Эх, мужики... Кутята – они кутята и есть.

Я, вспомнив про свой козырь и напуская на рожу максимум безразличия, полез в карман и, доставая из него пакетик с недавней находкой, сказал:

– Хеля. От нашего столика – вашему. Пока вы тут с грибами сражались, мне там, на бережку, на лопату презабавная муля прыгнула. Женский оберег – «утиные лапки». Ранние карелы, приблизительно двенадцатый век. По моему глубокому убеждению, раньше люди гораздо больше нашего понимали в тонких материях. И прекрасно осознавали, изготавливая такие вещи, что это не просто украшение. И самое главное – вкладывали душу. Любой ювелир средней руки без особого труда добавит к этой карелочке недостающие фрагменты и получится вполне приличная память об этой поездке и нашем к тебе отношении. Владей и... береги себя, – и протянул ей подвеску.

Хеля привстала и приняла на ладонь подарок. Полюбовалась задумчиво и испытывающе посмотрела на меня. Может, мне показалось, но в глазах ее блеснула крошечная слезинка.

– Иди сюда, гаденыш. Целовать буду, – услышал я и, почувствовав ее руки на своих плечах, утонул в Поцелуе Женщины.

Потом была секундная темнота в глазах на грани обморока и явственный звон в голове. Как школяр, право слово.

– О-о-о! – услышал я восторженный и явно завистливый рев друзей и, потихоньку приходя в себя, рухнул назад, на пенку.

– Видел бы ты сейчас свою рожу, старый, – сокрушенно покачал головой Димыч. – А может и хорошо, что не видел. А то закомплексуешь еще. Лечи тебя потом.

Потихоньку мы угомонились, и сразу стал слышнее треск горящих сучьев, гудение языков пламени, жадно облизывающего смолистые, сахарные поленья...

Тишина.

Я смотрел на лица друзей и в который уже раз поражался, как отсвету костра удается так четко, контрастно высветить на них мельчайшие оттенки настроения, ход мыслей. Как незаметно сползли с этих на удивление родных лиц прикипевшие, казалось, навечно привычные маски однажды выбранного образа, столь необходимого в недавней, городской жизни.

Магия огня. Древняя и потаенная, очищающая и обжигающая одновременно. Ну какие тут найдешь слова? Только вздохнешь обескуражено, осознавая свое бессильное косноязычие, и намекнешь Димычу взглядом: «Давай брат, не тормози. Наливай».

Налил. Молча выпили... Хорошо.

– Ребята. Я не знаю, как будет правильно, но мне столько хочется спросить, – начал чуть сконфуженно Дитер и взглянул на нас с Димычем.

Мы кивнули поощряюще.

– Мои вопросы, возможно, покажутся сумбурными, где-то нетактичными. Но я буду стараться быть предельно искренним, а это, оказывается, не так просто, – затянул он опять.

– Дитер, хорош напрягаться. Говори как есть, не парься, – цыкнул Димыч зубом и философски взвесил бутылку в руке.

– Ну, хорошо. Я – немец. Живу в Германии. Хорошо знаю и люблю свою страну и свой народ. Я европеец по факту и по мироощущению. Мне понятна и прозрачна разница в менталитетах других европейских народов как фактор индивидуальности. Но мне очевидна и наша общность, которая много на чем замешана. Здесь, сейчас я тоже общаюсь с европейцами по факту и по мировоззрению. Ну, я так думаю, во всяком случае. Но полное ощущение, что вы не отсюда, а с другой планеты. Европейцы с Марса, например. Вы и здесь, и не здесь. Я сейчас не о пресловутой «русской загадке». Это уже давно расхожий штамп. Я о другом. Шайзе, затрудняюсь с формулировками, – сокрушенно помотал он головой.

– Ну, пока ты формулируешь, скажи, пожалуйста, – вклинился Димыч. – Вот ты – человек, европеец. Так? Так. Скажи-ка мне, мил человек, что есть в тебе самое ценное? Буквально одним-двумя словами. Можешь?

Дитер удивленно приподнял брови, недоумевая.

– Вопрос поставлен некорректно. Требуется уточнение. Ценное в какой сфере? Профессиональной, интеллектуальной, духовной... Мне надо подумать. Это очень неожиданно.

– Все ясно, – вздохнул Димыч и повернулся ко мне. – А у тебя?

Я даже не думал, как-то вырвалось само по себе:

– Душа.

– Вот и вся разница, морда твоя европейская. А то заладил, понимаешь: Марс – не Марс, здесь – не здесь... – удовлетворенно забулькал напарник «кедровкой» по стопкам.

И огорошил немца еще одним тестом.

– Ну-ка, прикинь. Вот шлялся ты где-нибудь вдали от своего фатерланда лет эдак пятнадцать. А еще лучше – сидел где-нибудь в Азии за контрабанду, например. Неважно. Истосковался по родным берегам – спасу нет. И вот ты дома. Какое будет твое первое желание? – и настырно уставился на немца.

Тот заерзал.

– Димыч, пойми. Я не умею отвечать на такие вопросы экспромтом. Они слишком глобальные. Или интимные. Мне подумать надо. Ну, не знаю... Может, посидеть на ступеньках своего дома, зайти в любимое кафе... Нет, не могу вот так сразу, – взмолился Дитер.

А Димыч все наседал.

– Нет, сокол ты наш задумчивый. Думать тут не надо. Нужно просто сказать. Или скучать не приходилось? – додавливал экзекутор. И, потеряв терпение, снова спросил у меня: – А твое какое будет первое желание?

Я помолчал, представляя себе соответствующую картинку. Почувствовал легкий озноб.

– Не скажу, что точно сделаю, но первое желание будет – выйти в поле, рухнуть в траву, прижаться к земле всем телом и говорить с ней... Наверное, так, – и встряхнулся, отгоняя наваждение.

А Димыч раздавая стопки, довольно проурчал:

– Вот и вся разница. Какие мы на фиг европейцы, если у нас земля живая? Если душа к ней сама тянется. Понял, менталитет ты наш импортный? На, накати, урюк, – и протянул ему дринк.

Дитер, как в забытьи, выпил. Мы тоже.

– Я попробую помочь Дитеру. Мне тоже очень многое хотелось бы услышать от вас, – подала голос Хелена, все это время с неослабевающим вниманием слушавшая наш разговор. – Скажите, почему в вас нет страха? Поясню. Основополагающим чувством типичного европейца является страх. В этом мало кто признается, но это так. Мы очень ценим тот уровень жизненного комфорта, который нас окружает, и очень боимся его потерять.

И каждый из нас предельно четко осознает, что эта удобная, привычная жизнь – не навсегда, а только до тех пор, пока ты можешь оплачивать свои счета. А существование вне этих привычных удобств, потеря достигнутого статуса – внушает ужас. И не отпускает ощущение зыбкости и ненадежности. Даже враждебности этого мира к тебе.