Виктор - Страшные Соломоновы острова

Сзади тихонько скрипнула дверь.

– Не помешаю? – робко спросила Хеля, облокачиваясь о поручень балкона рядом со мной.

Я вместо ответа обнял ее за плечи.

– Витя, что мне делать? – тихонько спросила она. – Димыч, он...

– А я? – глупо вырвалось у меня.

Девушка подняла ко мне взволнованные, бездонные глаза.

– Витя, ты самый лучший из мужчин, честно. Я не знаю, как это описать. Просто знаю, что это так. Но ты не мой мужчина.

Я вздохнул, окончательно прощаясь с несбыточными надеждами и испытывая странные чувства к этой удивительной девушке. Чувство родства и желания защитить от всего на свете. И очень боясь разрушить эту трогательную атмосферу доверия, негромко спросил, утверждая:

– А Димыч – твой?

Она помолчала, как будто вслушиваясь во что-то сокровенное внутри себя, и обреченно уронила голову на грудь.

– Мой. И он это знает.

Я молча курил и ждал продолжения.

– Понимаешь, командор, я уже давно взрослый, состоявшийся человек и знаю, как обращаться с мужчинами. У меня бывали влюбленности и порывы страсти. Но это все не то. То, что сейчас происходит со мной, не имеет названия. Я не потеряла голову, у меня нет неодолимой тяги к нему, как у самки.

Я просто хочу в нем раствориться. Стать неотделимой частью. Быть его судьбой навсегда и везде. В палатке, в сугробе... Если нужно, я готова таскать за ним эти дурацкие пулеметные ленты и выпрашивать потом свидание в тюрьме. Даже если цена этому – жизнь, пусть так.

Я затаил дыхание. Даже пошевелиться в этот момент казалось кощунством. А Хеля печально продолжала, казалось, забыв о моем существовании.

– Может, это зов крови? Я ведь не совсем немка. Помнишь старушку у моста? Она все сказала правильно. И про имя мое, и про бабушку... Про имя сейчас не хочу. А остальное... Я – поздний ребенок от второго брака. Мама родила меня в тридцать семь лет, а сама появилась на свет в сорок шестом в Магдебурге. Ее отец был советским солдатом.

Я непроизвольно напрягся и стиснул зубы.

– Нет-нет, ты неправильно понял, – встрепенулась девушка. – Никакого принуждения не было. Это осознанный выбор. Просто в Германии совсем не оставалось здоровых свободных мужчин, и многие наши женщины шли этим путем. А у бабушки еще и чуть заметна хромота после ранения в результате бомбежки в сорок четвертом.

Как сейчас у вас говорят – ей ничего не светило. Она рассказывала, что работала при русской комендатуре, а этот солдатик служил во взводе охраны. Или как правильно? Он успел захватить войну в самом конце, но все равно был таким трогательным и наивным, что бабушке, несмотря на всю свою миловидность, пришлось приложить массу усилий, чтобы у них завязались отношения.

Этот роман длился два месяца, потом солдат неожиданно пропал, а бабушку уволили с работы. Она рассказывала мне, что он был первым мужчиной в ее жизни, и ребенок, моя мать – от Бога. Еще через месяц ей каким-то чудом удалось перебраться к родственникам в Гамбург. Дай мне, пожалуйста, сигарету.

Я молча протянул пачку и чиркнул зажигалкой.

– Так что, командор, войны мы в себе носим гораздо больше, чем тебе это представлялось там, у костра, – невесело улыбнулась Хелена. – Мы с бабушкой много разговаривали о ее жизни. Она ни о чем не жалела. Говорила, что пусть короткий, но этот роман был лучшим временем в ее жизни. Отсюда и мой интерес к России, и выбор профессии. Я чувствовала: что-то обязательно случится в моей жизни, и это непременно будет связано с вашей страной. Но оказалась совершенно не готова к такому. И Димыч...

Я же вижу, как нравлюсь ему, он не может не чувствовать моего расположения. Но, Витя, мне иногда кажется, что ему проще снова схватить пулемет и убежать с кем-то сражаться, чем посмотреть мне в глаза или взять меня за руку. И я не знаю, что мне делать. Навязывать себя – немыслимо, а надеяться на естественный ход событий бесперспективно. Ты же его знаешь?! – она вновь с непонятной мольбой взглянула на меня. – Я не понимаю, чем ты в состоянии мне помочь. Но если можешь – помоги. Иначе мое сердце просто не выдержит, – и снова опустила голову, невидяще всматриваясь в блеклые желтки уличных фонарей.

Я собрался с мыслями.

– Тебе не нужна никакая помощь, Хеля, и ты это отлично знаешь. Димыч сейчас – бычок на веревочке, а кончик той веревочки у тебя в руках. Просто тебе очень страшно. Надо думать и надо решать. А что решать – непонятно. И ответственность колоссальная. Стоит ли твое женское устремление той возможной огромной боли, которую ты можешь принести ставшему таким близким тебе человеку? Думай сама, – и легонько прикоснувшись губами к ее виску, я обозначил движение вовнутрь квартиры.

– Нет, – решительно встряхнулась девушка. – Одно я знаю точно. Думать тут бесполезно и вредно. Думать – это значит взвешивать. Искать резоны. Но это же кощунство! Да и для чего-то у меня есть сердце?! А оно умеет говорить, и я слышу его голос. Спасибо тебе за помощь. Ты озвучил то, что я боялась произнести вслух самой себе. В конце концов, я тоже немного русская. А ныряние в прорубь – одна из наших национальных забав. Не так ли, командор? – и юркнула в освещенное пространство зала.

«Ну-ну, – подумал я, следуя за ней. – Лишь бы не в омут».

Еще через пять минут в омуте был я. В долгожданном омуте сновидений.

Глава 22. Почем нынче бремя тайных фронтов

– Виктор, подъем, – услышал я сквозь сон негромкий голос и почувствовал легкое тормошение своего плеча чьей-то, в меру деликатной, рукой.

Неохотно просыпаясь, открыл глаза. Надо мной стоял Олег.

– Ну, давай, спящая красавица, поднимайся. Труба зовет.

Я опустил ноги на пол и, усаживаясь, уже осмысленно взглянул на чекиста. Тот сделал приглашающий жест на выход. Ожесточенно потирая рожу ладонями и прогоняя остатки сна, я молча встал и пошел в дальние комнаты посмотреть, как там ребята. Дитер лежал, вольготно раскинув руки, в верхней одежде поверх покрывала. Димыча не было. Я аккуратно поскребся в комнатку Хели. Тишина. Отчаянно робея и ожидая каждую секунду чего угодно, просунул нос в неширокую щель открываемой двери.

На постели, так же в одежде, на боку спал напарник с сурово нахмуренными бровями. А в объятиях его, уютно прижавшись спиной к необъятной груди моего друга, доверчиво дремала Хеля. Я аккуратно втянул нос обратно в щель и, успокоено выпрямившись, вернулся в зал.

– Ну, все в порядке? – с легкой иронией осведомился Олег.

Я кивнул.

– Тогда пошли кофе пить, – и направился на выход.

Зацепив по пути куртку, я пересек лестничную площадку и зашел вслед за своим спутником в противоположную квартиру. Пройдя по коридору мимо закрытых дверей в комнату, мы оказались на кухне. На столе стояла банка с растворимым кофе, пачка рафинада и несколько пакетиков с сухариками и крекерами. Олег включил не так давно, по-видимому, кипевший чайник.