Виктор - Страшные Соломоновы острова

Ребята согласно кивнули. Я продолжил.

– Это является, безусловно, вашей сильной стороной. И результаты налицо. Германию только в двадцатом веке два раза полностью равняли с землей, а вы на сегодня – самое экономически мощное государство в Старом Свете. Ну хорошо, как минимум на континенте. Но есть и побочные эффекты. Неуемное ваше желание привести все к максимальной целесообразности сначала у себя, а потом до чего дотянетесь, стало одной из причин двух мировых войн.

У нас та же фигня, но с точностью до наоборот.

Мы предельно нерациональны с точки зрения европейца. Ну, то есть, желание жить в таком же достатке, как и вы, присутствует, конечно. Но класть на это дело жизнь – впадлу. Жизнь в обмен на постепенное накопление материальных благ, постоянная калькуляция и существование в клетке соразмерной эффективности – жуть жуткая с точки зрения нормального русака. Каждый из нас, глядя на родные бескрайние просторы и ощущая галактическую ширь державных границ, с молоком матери впитал одну простую истину – всей работы не переделаешь.

Чего тогда дергаться?

Во-первых, это изначально бессмысленная затея. Во-вторых – а жить-то когда? Поэтому рациональность как процесс понимания и затем освоения какой-то своей ниши у нас развита существенно слабее, чем у европейцев. Потому что с нишами напряженка.

У вас все гораздо проще. Европа, по сути – это домик с множеством комнат. Можно измерить периметр, высоту потолка, прикинуть объемы и масштаб работ и начать чего-то делать, ставя перед собой простые, понятные цели. Ремонт, к примеру, или надстройка этажа.

А у нас вместо потолка – небо. Вместо стен – берега океанов. Как их мерить? И главное – зачем? Что можно надстроить над небесным сводом?

И мы пошли другим путем. Не понимания и оцифровки, а чувствования и импровизации. Отсюда много чего вытекает. Та же разница в отношении к законам.

Даже в средние века в немецких княжествах доведение решения до исполнителей и контроль исполнения занимал у властных структур часы, максимум день-два. А из Петербурга до, к примеру, Иркутска, гонец мог шлепать полгода. Это только в одну сторону. За это время и приказ мог устареть, да и сам царь-батюшка гикнуться. То есть решали сами люди на местах. Как решали? А как бог на душу положит. И сколько у кого совести было. Я опять же утрирую сурово, но это для простоты. Но одно было несомненно: слепое выполнение требований закона, к примеру, царских указов, в условиях крайне обширной территории и фатально нерегулярной связи противоречило банальной логике выживания. Поэтому слоган «Мне на месте виднее!» стал определяющим. А для отдельной личности тот же слоган стал звучать как «Сами с усами».

На взгляд европейца – прямая дорога к хаосу.

На наш взгляд – а как иначе-то?

У вас в голове не укладывается, как это такая огромная страна с бесконечными ресурсами, населенная вроде бы умными, смелыми и сильными людьми, довольствуется столь малым от возможного.

И делается ошибочный вывод – этот народ незаслуженно владеет такими богатствами. Это надо поправить. В идеале – тупо отнять. Если не получается – присосаться самим хоть бочком.

Че-то меня опять понесло не в ту степь, – спохватился я и как за спасательный круг ухватился за очередную шпротину.

Дитер, вежливо дождавшись, пока она повторит путь предшественницы, недоумевая, резюмировал:

– То есть ваше отношение к законам – это продукт эволюции?

– Не претендую на истину, но мне думается, именно так, – охотно согласился я. – Да и, справедливости ради, наши прошлые и нынешние законотворцы немало поспособствовали этой самой эволюции. Ты пойми главное. То, что кажется неправильным вам, совершенно не обязательно является неправильным в принципе. И те ваши жизненные ценности, сомнение в которых тебе кажется верхом бессмыслицы, отнюдь не однозначно являются единственно верными общечеловеческими ценностями. Лично я, например, их таковыми не считаю.

– Я тоже, – мгновенно влился в ряды свежеформирующейся оппозиции Димыч. И предложил давно назревший тост за толерантность.

Хлопнули по маленькой. Хеля выразила желание испить чайку. Отнеслись с пониманием и включили чайник. А Дитеру все не угомониться было.

– Ребята, без обид. Но ведь последствия этого вашего пренебрежения к порядку видны на каждом шагу. Вот мы сейчас вернулись из поездки по Вологодской области. Но это же апофеоз упадка. Когда-то трудолюбиво возделанная земля умирает. На полях не просто сорная трава – кустарник стеной стоит. У меня сердце кровью обливалось, когда я смотрел на этот кошмар.

Димыч заворочался, угрюмо сопя.

– Не сыпь мне соль на сало. Понял? А вообще, я тебе так скажу. Вот умный ты мужик, а дурак. Эта земля не может умереть! Над ней столько всякого лиха пронеслось – мама не горюй. И не умерла. Нет над ней власти смерти. Нет! Спит она, понял. И в этом ее мудрость великая. Ну не тянем мы пока, сыны ее неразумные. И сил нет, и воля не та... Вот она и заснула. Ждет, пока мы возродимся и разбудим ее. И дождется. Обязательно. Так было и так будет. И объяснить я это тебе не смогу. Я так чувствую. И знаю, что прав, – он схватился было за бутылку, но, словно обжегшись, отставил в сторону. Закурил отрешенно...

И тут зазвонил телефон чекиста.

Все, сразу настороженно затихнув, уставились на тренькающий аппарат. Я медленно поднял его со стола и с опаской, как оскалившуюся гадюку, поднес к уху.

– Виктор! Очень быстро уходите. Немедленно! К вам идут от семи до десяти человек с автоматическим оружием. Вас не будут брать живыми. Это зачистка! Ты слышишь меня?! – короткими резкими фразами рубил эфир голос Олега.

– Слышу, – как-то сразу охрипнув, тоскливым эхом отозвался я.

Димыч, взглянув на мое вытянувшееся лицо, хлопнул по плечу Дитера и молнией метнулся с ним в дальнюю комнату.

– Они от вас в семистах метрах. Мой человек постарается их задержать. Но это в лучшем случае пять-семь минут. Гасите свет в доме, и немедленно в лес. Россыпью. Я уже подъезжаю. Буду через двадцать минут. Витя, дай мне эти двадцать минут, пожалуйста. Не вздумайте оставаться в доме или прятаться на участке. И без самодеятельности, мужики. Вас будут гасить сразу как увидят. В лес, быстро! – голос в трубке давил и излучал крайнюю тревогу.

Я, в легком оцепенении, выдавил из себя «Да», положил мобилу на стол и крикнул Димыча.

Тот, в лихорадочном возбуждении, перешагнул порог веранды и уставился на меня.

– Ну что? – отрывисто произнес друг.

Я, ощущая смертную маету в груди, криво ухмыльнулся и деревянным голосом выдавил из себя:

– Через пять минут нас будут убивать. Их около десяти человек с автоматами. Чекист приказал валить в лес россыпью. Нам надо не дать себя угробить за двадцать минут. Потом здесь будет вся контора.