Сизя Зике - Горячка

В помощники я, естественно, выбрал Татаве, потому что было самое время, чтобы он вышел за пределы лагеря. Походило на то, что наше волнение передалось и рядовым. Уже ранним утром Татаве получил мощный отлуп от разъяренной Малышки. Ее злость продлилась настолько, что мне пришлось подняться, чтобы успокоить ее. Публично обвиненный в пожирании запасов экспедиции Татаве держался подальше от Малышки с самого утра. Где-то около десяти он совершил ошибку, отпихнув ногой Бебе, который пришел, чтобы подразнить парня.

Удар был не слишком сильным, но об этом тут же узнала вся река. Возмущенный песик начал скулить тонким голоском, что было сил в его маленьком горлышке. Насторошив шерсть, широко расставив лапы – словно лев, он вылаивал свое неодобрение поведением Татаве, который не смел и шевельнуться.

Малышка прибежала от реки словно фурия и с воплем набросилась на Татеве, явно собираясь выколупать ногтями его глаза. Я подбежал, и мне даже удалось перехватить ее в талии. Девица вырывалась изо всех сил, а потом она, словно лиана, выскользнула из моих рук.

- Перестань, Малышка! Перестань! Он же ничего ему не сделал твоему Бебе! Ай, перестань же!

Понадобилось добрых десять минут, чтобы ее успокоить. У Монтаня заняло минут двадцать утешить Малышку окончательно. Поскольку же атмосфера оставалась напряженной, я решил, что будет лучше, если заберу Татаве с собой.



Идти нужно было далеко. Уже недельное присутствие людей над рекой привело к тому, что все зверье отсюда сбежало. Постепенно река за нашими спинами исчезла из виду. Вокруг тянулась бесконечная, заставляющая уважать себя саванна, и я пожалел о своем решении и своем покинутом местечке. Двухзарядный винчестер, более тяжелый, чем обычно применяемые ружья, давил на плечо.

Татаве трусцой бежал передо мной, с трудом таща свое пузо. Одетый в синие шорты, последней пуговички которых он не был в состоянии застегнуть, он приторочил к поясу большое мачете и тащил с собой большой джутовый мешок, в котором собирался принести в лагерь вырезку.

Вне всякий сомнений, на лоне природы, все тайны которой – как я постепенно в том убеждался – ему были известны, он чувствовал намного свободней. Он уже открыл, осторожно отклоняя травы, выше его ростом, многочисленные гнезда с темными яйцами, а также семейство небольших голубых, с огромными гребнями, индюков, которых мы отпустили с миром. Благодаря нему, в течение получаса я мог следить за играми небольшого стада черных обезьян, шаставших возле небольшой рощи. В течение долгих минут он подкрадывался, совершенно невидимый, к группе потамошеров, серых диких свиней, которые, похрюкивая, подрывали своими пятачками какие-то колючие кусты.

Несмотря на свой беззаботный вид и неизменную улыбку на лице, Татаве мог полностью раствориться в саванне. Могло показаться, что – благодаря непонятно каким умениям – он перемещался совершенно беззвучно, инстинктивно, не размышляя, в зависимости от направления ветра.

Такую свободу я уже наблюдал у туземцев, только в Татеве было еще что-то. Его выслеживание не несло в себе никакой агрессивности. Он не выслеживал животных, чтобы потом их убить. За ними он следил из чистой любви к наблюдениям: он смотрел на них долго, не двигаясь, охваченный какими-то таинственными мыслями, вытаращив свои огромные, круглые глазища. Было в нем что-то от поэта.

Ему встретились животные экскременты и следы копыт, после чего он указал на север.

- Буйвол? – спросил я. – Стейк?

Это его рассмешило, и он энергично потряс головой.

- Да! Да! Стейк!



Он же увидел их первым, когда солнце поднялось выше всего, а саванна постепенно превращалась во внутренности печи. Неожиданно парень повис на моей руке, заставляя, чтобы я наклонился.

- Стейк! – заявил Татаве.

Поначалу я видел лишь уже известную мне равнину, покрытую желтой травой, иногда достигающей человеческого роста. Затем заметил, метрах в ста перед нами, головы нескольких буйволов, чуточку темнее травы и практически неподвижные. Вот это лафа! Там было не менее пятидесяти животных, погруженных в сиесту. Ветер нам помогал, отгоняя наш запах в противоположную сторону.

Мы продвигались вперед, предпринимая чрезвычайные средства осторожности. Несколько шагов, а потом целые минуты неподвижного ожидания. Достаточно было, чтобы ветер сменил направление, и все стадо ускакало бы галопом дальше.

Наконец я подошел на подходящее расстояние – меньше, чем пятьдесят метров. Там, где буйволы щипали траву, растительность была пониже, доходя, самое большее, до колен. Мы же были скрыты на самом краю высоких трав.

Потихоньку я приготовил свой винчестер. Не приподнимаясь, я осторожно опустил ствол и нацелился в отдаленную точку, где-то за стадом. Затем сконцентрировался перед быстрыми действиями, наслаждаясь напряжением. Пора!

Это длилось не более четырех-пяти секунд. Я выстрелил над стадом, в направлении холмов. Винчестер впился мне в плечо, ухо оглохло по крайней мере на час. Грохот выстрела вызвал, что буйволы подняли головы, на мгновение секунды они напряглись, но не шевелились.

Но выстрел понесся над саванной, отразился от холмов и в виде эхо возвратился к стаду, которому показалось, будто грохот исходит сзади. Пять десятков темных животных с широкими рогами одним движением вскочило на ноги, повернулось и бросилось бежать.

Я поднялся, приложив ружье к плечу. Земля задрожала. На полном галопе стадо направлялось прямо на меня. На линии прицела я увидел лоб одного из буйволов. Выстрел. Пуля попала буйволу прямо в средину головы, и он рухнул, мордой вперед, в туманах пыли.

После этого стадо разделилось на две части, и каждая из них обошла нас со своей стороны, среди топота копыт и подбрасываемых вверх комьев земли и травы. Топот удалялся, а потом наступила мертвая тишина.



Я подстрелил очень темного, практически черного бычка с толстыми, загнутыми рогами, которые спускались вниз по обеим сторонам головы, а затем шли вверх, и заканчивались острейшими кончиками. Лоб животного был разбит в мелкие кусочки, с морды свисал красный, пульсирующий язык.

Татаве, подняв большой палец вверх, долго поздравлял меня с удачным выстрелом, после чего, без излишних церемоний, начал четвертовать добычу, чтобы предупредить нашествие чужаков: хищников или же любителей падали. Поначалу он разрезал шкуру на брюхе по всей длине и углубил в разрез руку, вываливая клубок вонючих внутренностей на песок. Затем, с помощью мачете, он начал вырезать неправильной формы квадраты фиолетового, липкого мяса, замазав руки запекшейся кровью по самые локти, топчась по кишкам и не обращая на это ни малейшего внимания. Когда в его джутовом мешке было не менее двух десятков килограммов мяса, он повернулся ко мне и сообщил, с неизменной своей улыбкой: