Василий Стенькин - В осажденном городе

И когда кто-либо из товарищей начинал в его присутствии жаловаться на свою жену или похваляться случайными связями с другими женщинами, Прошин уклонялся от таких разговоров: они были неприятны ему, вызывали чувство глубокого отвращения и брезгливости.

Много дней Прошин думал над тем, как выйти из тупика по делу Пилатова. Чем бы он ни занимался в те дни, мысль о горестных судьбах рамзайских революционеров не покидала его.

Прошин снова побывал в Рамзае и Мастиновке, поговорил со стариками, но ничего нового о Пилатове выяснить не сумел. Тогда он решил еще раз придирчиво изучить все материалы, собранные в папке «Филеры и агенты жандармского управления».

И случайно конец нити был найден. В деле на агента жандармского управления по кличке Подорожников нашлась справка Центрального архива Октябрьской революции, в которой излагались сведения из спецсообщения начальника Пензенского губернского жандармского управления на имя заведующего отделом департамента полиции. В ней говорилось, что Подорожников по заданию жандармского управления «освещал» служащих почтово-телеграфной конторы, сообщал об антиправительственных настроениях. В шестнадцатом году почтовики и телеграфисты под руководством большевиков решили провести забастовку с экономическими и политическими требованиями. Подорожников донес об этом жандармерии; забастовка была сорвана, а ее организаторы арестованы.

В документе назывались клички других агентов, «зачисленных в штат», указывались суммы выплачивавшихся им денежных вознаграждений.

Прошин тут же послал запрос московским коллегам, просил проверить Пилатова Евдокима Григорьевича по Центральному архиву Октябрьской революции и, возможно, по фондам других архивов.

Месяца через полтора он получил копию донесения начальника Московско-Камышинского жандармско-полицейского управления железных дорог; в нем указывалось, что «для сбора информации о деятельности различных политических организаций и отдельных противоправительственных лиц на станции Рамзай и в окрестных селах использовался агент Веселый, которому постоянно выдавались денежные вознаграждения за оказываемые жандармерии и полиции услуги».

Никаких сведений о личности Веселого в документах не содержалось, поэтому не было оснований относить эти данные к Пилатову. И все-таки подозрения в отношении его усиливались.

Прошин вспомнил: рассказывая о Пилатове, старик Урядов назвал его веселым человеком. Не отсюда ли возникла кличка агента Веселого?

Но это опять лишь домыслы, а нужны были неопровержимые улики.

И снова дело Пилатова пришлось отложить, что называется, в долгий ящик.

Как-то вечером, это было уже в конце лета, к Прошину зашел его подчиненный двадцатидвухлетний Николай Иванович Захаров, которого он с самого начала отличал от других сотрудников за наблюдательность и глубину суждений. Прошин любил думающих работников, имеющих по всякому поводу собственное мнение, а не смотревших в рот начальству в ожидании указаний.

Небольшого роста, с редкими светлыми волосами и продолговатым сухощавым лицом, Захаров обычно начинал рассказ о том или ином деле словами: «Вот я подумал и считаю целесообразным сделать…».

Но на этот раз Николай Иванович изменил своему правилу, зашел за советом к Прошину: слишком неестественными показались ему сведения, сообщенные заявительницей.

— Кто она такая? — спросил Прошин, выслушав короткий доклад Захарова.

— Смурыгина Анастасия Ивановна, тридцать лет, монашка, долго была в женском монастыре, сейчас работает няней в городской больнице… Рассказывает об организации «Сестричное братство».

— Как называется организация? — переспросил Прошин.

— «Сестричное братство».

Василий Степанович знал, что в ряде сел с дореволюционной поры существуют группы верующих, именующих себя «Ревнителями православия». Они — наследие начальника Московского охранного отделения полковника Зубатова. Целью создания таких кружков была попытка усыпить классовое сознание крестьянства, скомпрометировать идеи социализма. И сейчас среди части верующих еще распространяется листовка тех времен под названием «Может ли христианин быть социалистом». Но в современных условиях верующие не очень-то верили устаревшей листовке и чаще всего несознательно хранили ее и передавали друг другу. А вот о «Сестричном братстве» Прошин пока не слышал.

— Что за «Сестричное братство»? — спросил он.

— Знаем мы о них вот что: это в основе своей религиозные группы, — объяснил Захаров. — Одно настораживает: активное участие в группах так называемых бывших людей.

— А именно?

— По нашим данным, в «Сестричном братстве» состоят бывшая княжна Максутова, бывший земский начальник Мозжухин, бывшая помещица Уварова, бывший помещик Топорнин и еще кое-кто.

— Чем же «Братство» привлекло их? Мне думается, тут не только защита религии…

— Возможно, — согласился Захаров. — Эти кружки только создаются, и, кажется, их политическое лицо еще не определилось.

— Хорошие слова для самоуспокоения собственной совести, — съязвил Прошин. — Эти «бывшие» озлоблены на Советскую власть, готовы пакостить нам. За ними нужен глаз да глаз. Ну ладно, поговорим с твоей монашкой.

Через несколько минут Захаров ввел в кабинет Прошина молодую смуглолицую женщину со смоляными, аккуратно прибранными волосами; взгляд ее иссиня-черных глаз был равнодушен. Лишь временами в нем появлялась настороженность. Несколько раз она поднимала руку, очевидно, хотела перекреститься, но, вспомнив, где находится, удерживала себя от этого. По всему видно, женщина еще сомневалась: правильно ли она поступила, явившись в это грозное учреждение.

— Садитесь, Анастасия Ивановна, — предложил Прошин, отодвинув стул от приставного столика.

Женщина покорно села и положила руки на острые колени, обтянутые черной сатиновой юбкой.

— Спасибо. Я долго не решалась идти к вам, — взволнованно начала она.

— Успокойтесь, расскажите обо всем по порядку.

— У меня есть подруга, Полунина Пелагея Афанасьевна, мы вместе были в женском монастыре, иногда встречаемся. — Смурыгина замолчала, смущенно опустила глаза.

— А она работает где-нибудь? — спросил Прошин, чтобы вывести заявительницу из состояния нерешительности.

— Полунина работает портнихой на дому, имеет патент. Возраст? Она года на четыре старше меня.

— И что настораживает вас в ее поведении?

— Ее квартиру вечерами посещают священники, пензенские и из районов. Сама она без видимых причин ездила в Ленинград и Москву, по ее словам, встречалась там с большими людьми…

— А именно?

— С каким-то митрополитом, богословскими профессорами. Я как-то спросила Пелагею, зачем ездит туда? Она сказала, что по делам «Сестричного братства».