Василий Стенькин - В осажденном городе

— Что за «Сестричное братство»? — спросил Прошин, чтобы узнать мнение заявительницы об этой организации.

— В нее входят служители церкви, религиозный актив — словом, те, кто не согласен с обращением к верующим митрополита Сергия.

— В чем именно не согласны?

— Я не сумею объяснить, — сказала Смурыгина, лицо ее покрылось румянцем. — Сестра Пелагея дала мне прокламацию, в ней все изложено.

Смурыгина достала из сумочки сложенные листки бумаги и протянула Прошину.

«Обращение московского духовенства к митрополиту Сергию» — увидел Прошин и стал про себя читать его.

В «Обращении…» содержались резкие выпады против призыва митрополита к признанию Советской власти; московское духовенство объявляло ее безбожной, сатанинской властью; выражался протест против запрещения митрополитом Сергием «поминовения убиенных Советской властью».

Этот документ, как видно по его содержанию, выходил далеко за пределы чисто религиозной деятельности, носил откровенно политический, антисоветский характер.

— Вы можете оставить нам эту прокламацию? — спросил Прошин.

— Пожалуйста, — согласилась Смурыгина.

— А если Полунина попросит вернуть «Обращение…»? — вмешался Захаров.

— Скажу, отдала верующим.

— Но если она будет настаивать, позвоните Николаю Ивановичу, он вернет вам документ.

— Хорошо.

— Анастасия Ивановна, помогите нам разобраться в этом деле.

Смурыгина задумалась, хрустнула суставами пальцев; от сильного волнения на ее лице выступили бурые пятна.

— Не знаю, как ответить на ваше предложение, — тихо проговорила Смурыгина.

— А что смущает вас? — спросил Захаров.

— Боязно. А вдруг узнает кто, порешат.

— Это прежде всего от вас зависит, Анастасия Ивановна.

— Ладно, приму грех на душу, — неожиданно согласилась Смурыгина.

Захаров проводил Смурыгину и вернулся в кабинет Прошина.

— Что скажешь? — спросил Василий Степанович.

— Пока трудно сказать что-либо определенное. То, что воззвание митрополита Сергия вызвало резкую реакцию со стороны монархически настроенного духовенства, мы знаем. Надо подождать, посмотреть, что последует за этим.

— Ждать! Хорошенькое дело! — воскликнул Прошин. — Решительно не согласен с тобой: пожар легче предотвратить, чем потушить, когда он уже распространится. Нужно внимательно присмотреть за этой Полуниной: с кем она поддерживает контакты, кто руководит ею.

— Согласен, Василий Степанович, я подумаю.

— Это другой разговор, — сказал Прошин, подобрев. — Я тоже подумаю, а потом наши думы подробно изложим на бумаге и покажем начальнику окружного отдела.

Заявление Смурыгиной было первой вестью об опасной контрреволюционной организации, создаваемой или уже созданной священниками-монархистами. Чекисты тогда еще не знали, что Пелагея Афанасьевна Полунина — лишь небольшое связующее звено в общей цепи, что ее квартира служит пересыльным пунктом для распространения антисоветской литературы и что делами организации вершат люди, занимающие высокое положение в церковной епархии.

Весною двадцать восьмого года в Пензу приехал доктор богословии профессор Григорьев Сергей Сергеевич, административно высланный из Москвы. Ему только что исполнилось сорок пять лет; рослый, холеный блондин, он был, как говорится, в расцвете мужских сил. Профессор почти ежедневно поднимался в гору по улице Московской, приходил в городскую библиотеку и целыми днями просиживал в читальном зале, требуя книги, о существовании которых даже сами сотрудницы библиотеки не подозревали: они хранились в фондах, почти, не используемых рядовыми читателями. Это были, в основном книги зарубежных психологов на иностранных языках и реже — в переводе на русский язык.

Григорьев обычно усаживался в тихом уютном уголке за колонной и что-то сосредоточенно записывал в толстую растрепанную тетрадь, которую приносил с собою.

Профессор был частым посетителем собора, не пропускал ни одного богослужения с участием епископа Кирилла. Виктор Иванович Соколов, так называли епископа в миру, был его одногодком, оба они родились в 1883 году.

Григорьев не сразу решился пойти на личную встречу с епископом, предварительно навел через служителей церкви нужные справки о нем. Профессору рассказали, что в двадцать втором году Кирилл был осужден за контрреволюционную деятельность на два года лишения свободы, освобожден из мест заключения досрочно.

«Интересно, какое воздействие оказал на него сей арест, — размышлял Григорьев. — Мог еще больше озлобить против властей или, наоборот, зародить трусость, страх в его душе. А не связано ли досрочное освобождение с тем, что епископ согласился сотрудничать с властями? Отношение к посланию митрополита Сергия — вот оселок, на котором можно испытать его».

Однажды Кирилл, знавший о приезде в город известного богослова, сам пригласил профессора к себе на квартиру. За чашкой чая Григорьев попытался осторожно завести разговор о митрополите и его послании.

— В моем положении, дорогой Сергей Сергеевич, не подобает быть слишком открытым, тому есть привходящие причины. Несогласие с митрополитом Сергием противоречит законам власти, у коей на службе я состою.

Профессор улыбнулся: витиеватый, уклончивый ответ Кирилла говорил о том, что в душе епископа нет твердого согласия с посланием Сергия.

— А как бы вы ответили на этот вопрос, Виктор Иванович, коли б не было на ваших плечах епархии?

— Как бы ответил? — Епископ задумался, старательно крутил ложечкой ломтик лимона в стакане. — Наверное, сказал бы, что, как верующий человек, я первый стал бы протестовать против декларации митрополита Сергия. Но такое признание таит в себе большую опасность для меня.

— Меня можете не опасаться. Вы же знаете, Виктор Иванович, я не по своей воле покинул Белокаменную.

— Это и располагает меня к откровенности с вами.

— Спасибо. Скажите, вы полностью отрицаете послание Сергия?

— Самые непримиримые возражения у меня вызывает запрещение поминать «убиенных Советской властью». За веру и престол геройски погибли многие служители и защитники церкви и религии. Неужто мы должны забыть о них?

— А как вы воспринимаете призыв Сергия к признанию Советской власти? — Григорьев проникся уверенностью, что с епископом можно разговаривать напрямую.

— Что могу сказать — власть есть власть, — уклонился Кирилл.

Дальше этого их беседа в тот раз не пошла, но между профессором и епископом Кириллом установились доверительные отношения, они стали встречаться.

Как-то Григорьев открыто изложил епископу план организации борьбы против Советской власти.

В городе и некоторых сельских районах, говорил профессор, существуют группы верующих, именующих себя «Ревнителями православия».