Василий Стенькин - В осажденном городе

— Были ли случаи возвращения агентов после выполнения задания в советском тылу? — спросил Прошин, надеясь получить подтверждение сведений о Риттенштейне.

— Что-то не помню такого случая, мне казалось, что все, кого перебрасывают за линию фронта, сдаются властям. Впрочем, как-то начальник разведшколы перед строем вручал бронзовую медаль «За усердие» одному из преподавателей, вернувшемуся после успешного выполнения задания.

— Фамилию его называли?

— Да, но я не запомнил, он, кажется, латыш по национальности.

— А лично видели того преподавателя? Каков он из себя?

— Видел. Примерно, моего возраста, высокий, стройный, чернявый. По виду можно принять за еврея или кавказца. По слухам, он тоже бывший лейтенант Красной Армии.

Прошин понял: речь идет о Риттенштейне и не стал больше расспрашивать, чтобы не выдать повышенного интереса к нему.

Коноплев подтвердил, что вместе с ним были заброшены в Заволжье агенты Рыков, Григорьев и Плакунов, где они и что стало с ними, не знает.

Пока Коноплев писал показания, Василий Степанович позвонил своему саратовскому коллеге — заместителю начальника управления НКВД, и тот обещал помочь устроить сына в институтскую клинику.

Прошин собрал оперативных работников райотдела, рассказал о положении в Сталинграде и опять твердо заявил: город Сталина не будет сдан врагу; выслушал их и дал советы, как лучше организовать чекистскую работу; распорядился об отправке явившегося с повинной Коноплева в Ленинск.

После этого на несколько минут забежал домой, объяснил Анне Николаевне, к кому обратиться в Саратове, и, попрощавшись с женой и сыном, покинул Палласовку.

Дорога подсохла, машина быстро бежала по проселку, словно по асфальтированной дороге, до наступления темноты без происшествий добрались до лесного кордона, где размещались некоторые подразделения управления НКВД.

Лишь на четвертый день Ася встретила рыжего лейтенанта. Принаряженная, она с беззаботным видом шла по улице, лузгала семечки. Вдруг возле нее остановилась легковая автомашина: из-за открывшейся дверцы высунулась рыжая голова лейтенанта.

— Девошка, гутен таг! — приветствовал немец.

— Здравствуйте.

— Ты где есть? Я тебя искаль.

— Здесь, у тетки.

Лейтенант вышел из машины, Ася протянула ему руку.

— Твое имя как есть? — спросил он, не выпуская из потной ладони маленькую детскую ручку.

— Ася.

— О! Ася есть зер гут! Хочешь ехать? — спросил он, показывая жестом на машину.

— Нет, боюсь: тетка заругается.

— Вечером я приходиль тетка. Корошо?

— Хорошо. А как твое имя?

— Вилли. Лейтенант Вильгельм Динглер, — представился рыжий.

Запас русских слов у лейтенанта был невелик, он безбожно коверкал их, но все-таки Ася поняла, что он обещает прийти в половине шестого.

Трушин и Ашихманов подготовились к встрече с лейтенантом Динглером, проинструктировали Асю и хозяйку, которая должна была радушно принять «освободителя». На этот случай Антонида Марковна достала со дна сундука заветную бутылку самогона — первача, которую берегла для сына. Бутылку распечатали, часть самогона отлили в другую посуду и разбавили водой — это для Аси. Немца хозяйка должна угостить первачом, Трушин незаметно опустил в бутылку бесцветные кристаллики снотворного, запах самогона начисто перебивал слабый привкус медикамента.

Лейтенант пришел в назначенное время, принес Асе плитку шоколада и букетик последних одуванчиков, Антониде Марковне вручил краюху белого хлеба.

Отвечая на расспросы Динглера, хозяйка рассказала, что мужа «убили» коммунисты, — на самом деле он погиб при аварии: ехал на тракторе по мосту, и мост провалился, — сын будто бы убит на войне. Потом Антонида Марковна переживала за эти слова. «Накаркаю беду на сыночка», — думала она.

Вилли охотно согласился выпить за здоровье Аси и хозяйки, после третьей рюмки он осовел, уже ничего не соображал и вскоре мертвецки заснул.

Трушин и Ашихманов затолкали спящего лейтенанта в погреб, крышку устлали соломой. Бросили корму козе. Ждали вечера, чтобы с наступлением темноты переправить его в овраг. К тому времени Динглер опомнится и будет в состоянии идти, нести на руках такую тушу было не по силам.

Минут через сорок заявился староста Хомяков. Встретив во дворе Антониду Марковну, он, как цепной кобель, набросился на нее.

— Почему не послала ко мне племянницу? — рычал он.

— Занемогла она, в огне лежит, — громко говорила хозяйка, надеясь, что Ася сообразит, что делать.

Когда вошли в избу, девушка лежала в постели, до подбородка укрывшись стеганым ватным одеялом. От волнения и выпитого самогона ее и впрямь бросило в жар.

Хомяков подошел к постели, приоткрыл одеяло.

— Что с тобою?

— Не знаю. Наверно, простудилась, — ответила Ася слабым голоском.

Староста принюхивался, — должно быть, запах самогона еще не совсем выветрился из избы.

— А что у тебя на чердаке? — спросил он ни с того ни с сего, обращаясь к хозяйке.

— На чердаке-то? — переспросила смышленая Антонида Марковна, чтобы найтись с ответом. — На чердаке мыши квартируют, вольготно им в прелой соломе.

Еще раз предупредив хозяйку об ответственности за укрывательство чужих, Хомяков вышел во двор, женщина последовала за ним. Староста зачем-то заглянул в сарай, коза встретила его протяжным блеянием.

— Гляди у меня, дознаюсь — вздерну, — снова пригрозил Хомяков, видно, холуйский нюх подсказывал ему, что в этой избе — непорядок.

Антонида Марковна взяла кастрюлю и стала доить козу. О ужас! Лейтенант так захрапел в погребе, что даже коза жалобно замемекала и заегозила. «А если бы староста услышал, — подумала хозяйка, — беды не миновать».

Трушин и Ашихманов чутко прислушивались к словам и действиям Хомякова и, если бы возникла опасность, пришли бы на помощь хозяйке. У них возникало желание — прикончить старосту, но после недолгого размышления пришли к единому мнению: преступные дела фашистского пособника не задокументированы и самосуд над ним не будет оправданным. Бывают собаки, которые лают, но не кусают; может быть, Хомяков из той породы.

С наступлением темноты Динглеру приказали выбраться из погреба, связали ему руки за спиной, оставив конец веревки, который в пути держал в руках молодой и сильный Сергей Никитич.

В течение ночи благополучно добрались до станции Воропоново и укрылись в глубоком овраге. День провели в гнетущей тревоге: мимо спасительного оврага с лязгом и грохотом шли танки, автомашины и мотоциклы. Правда, лейтенант Динглер вел себя разумно: ему пригрозили, и он без кляпа во рту послушно соблюдал тишину.

Вернувшись на лесной кордон, Прошин тут же вызвал Бориса Константиновича.