Валерий Хайрюзов - Отцовский штурвал (сборник)

Вскоре утомленные гости собрались в столовой, где им был приготовлен обед. Губернатору как самому почетному гостю предложили вареную баранью голову, Карлу – убсуун, баранью грудинку. Пряхин отметил, что и здесь на столе было выставлено немецкое пиво. Он посоветовал Румпелю отведать приготовленные бурятские молочные пенки – урмэ.

– Зер гут! – подняв большой палец и отведав пенки, говорил Румпель.

На десерт подали сваренные в котле лапы медведя с острой приправой. Видимо, варили их долго, мясо успело остыть и превратилось в холодец. Но под водку пошла и медвежатина.

За столом Эрик Петрович произнес речь в честь немецкого гостя и сообщил, что достигнута договоренность о прямом рейсе из Мюнхена в этот край вечно синего неба.

– Что, будут летать прямо сюда? – вытаращив глаза, спросил глава района.

– Сюда будет прямой рейс на вертолетах, – ответил губернатор. – Скоро вы не узнаете Шумак. Здесь будет курорт европейского уровня. Заведем охотничье хозяйство, огородим источники металлической сеткой, чтоб лошади не бродили. Зарубежные гости смогут здесь не только полечиться, но и поохотиться, порыбачить и подышать нашим саянским воздухом. И как это в песне: «И приросла Россиюшка Сибирью. И раздалась Россия на Восток». Будем укореняться и здесь, в этих диких местах.

Было видно, он доволен оказанным гостеприимством, и ему захотелось ответно порадовать приятной вестью хозяев.

На обеде шаман исполнил для присутствующих песню: «Кочевник, степь и небо».

– Природа, Бог одно и то же, – помогая себе руками пел шаман , – Кругом орлы, пасущие отары. И стрекот дикой саранчи. И посвист суслика степного впитал в себя сей горизонт. И склоны снежных гор.

Уже в конце долгого, как бурятская степь, напевного монолога он с какой-то обреченностью в голосе выдохнул: «И где теперь аймак районом стал, и Ельцин этот путь нам указал».

Пряхин не стал уточнять у шамана, про какой путь вспомнил вдруг он, должно быть, песня была написана давно, и ничего нового в ней не появилось. Вожди указывают, отары бредут, куда им укажет пастух. Пряхин вспомнил Кешу, его рассказ про оркестр в Потсдаме и пожалел, что его нет здесь, на Шумаке.

Вспоминая о своей поездке на охоту, Румпель сказал Пряхину, что обязательно сделает о Намоконове фильм.

– Думаю, Кеша не будет возражать, – улыбнулся Пряхин.

Румпель молча и недоверчиво посмотрел на Пряхина. И та легкость, с которой Григорий решил за Кешу, улетучилась. О таких вещах говорить за другого было легковесно и несерьезно. С присущей немецкой педантичностью и дотошностью, Карл, должно быть, привык больше доверять подписанному договору, а не брошенным походя словам. Все-таки Румпель имел не только немецкие корни, но и большой отрезок жизни, который он провел в России, где от сказанного обещания до конечного результата – дистанция огромного размера.

– Майн фройнд, должно быть, вы знаете, что в природе не существует частицы «не», – неожиданно сказал Румпель. – И многие не понимают ее значения. Говорят: «Я желаю тебе не болеть!» Уберите частицу, что получится?

– А как, по-вашему, надо?

– Желаю быть здоровым. Еще вы любите огораживать свою территорию, – продолжил Карл. – Даже после смерти. Я понимаю, заборы и оградки, кирпичные стены достались от прошлого. Но они в обычной жизни мало полезны. Например, Берлинская стена. У немца ограда или черта в голове. Он не пересечет ее и не поедет на красный свет. У вас же это сплошь и рядом.

– И что из того? Что, после падения Берлинской стены вы стали жить лучше?

– Мы вновь стали единым народом.

– Поделенным на три сорта, – сказал Пряхин. – Первый – западные немцы. Второй – восточные. И третий – приехавшие из России.

– Но это быстро рассасывается, сглаживается.

– И мы меняемся, – подытожил Пряхин.

– Я-я! Все течет, все меняется, – согласился Румпель.

Все хорошее когда-нибудь заканчивается, гости начали собираться в обратный путь. Пока гуляли и обедали, облачность приподнялась и показала зубатые, каменистые, кое-где уже прикрытые снегом, высокие клыки Тункинских Альп. Вдоль ущелья потянул холодный, порывистый ветер. Пряхин знал, при таком ветре в этой узкой трубе взлетать будет непросто. Он вспомнил Гэсэра – мифического героя бурятского народа, который, как и Христос, спустился на землю. Ему так полюбилась земная жизнь, что он не вернулся обратно на небеса.

«Он-то не вернулся, а нам лететь. И хорошо, что погода не заперла нас в этом урочище», – подумал Григорий, поглядывая на заснеженные гольцы. Прав был Елисеев, летать на Шумак было сложно, и, скорее всего, регулярные рейсы сюда будут еще нескоро.

По пути к вертолету губернатор напевал полюбившуюся ему казачью песню:

– Как говорил Кант: «Две вещи поражают мое воображение, – сказал Румпель, обращаясь к губернатору, когда они садились в вертолет, – звездное небо над головой и нравственный закон во мне». Я бы добавил еще – русское гостеприимство.

– Дорогой Карл, хочешь, я возьму тебя с собой в тайгу на берлогу? – расплылся в улыбке губернатор. – Пощекочешь нервы.

– О нет-нет! – воскликнул Карл. – Я пацифист.

– Хорошо, тогда я тебе подарю шкуру медведя.

– Гималайского?

– Будет тебе и гималайского, – покровительственно похлопал по плечу Румпеля губернатор.

– Эрик Петрович, я бы хотела поехать с вами на охоту, – попросилась стоявшая рядом с губернатором Сугатова. – Я сегодня пролетела на вертолете, получила огромное удовольствие. Мне захотелось посмотреть медвежью охоту. Особенно когда слушаю рассказы охотника Иннокентия Намоконова.

– Не женское это дело, – ответил Королев. – Тайга требует к себе особого внимания.

– Эрик Петрович, французы говорят: «Чего хочет женщина, того хочет Бог», – сказал кто-то из сопровождающих. – Женщины тоже требуют к себе особого внимания.

– А кто против? – засмеялся губернатор. – Бог хочет одного, женщина – другого.

– Мы будем делать фильм о губернаторе и его таежном спецназе, – сказал Румпель. – И конечно же о Шумаке. Европа уже забыла, что здесь еще остались дух и потомки Чингиз-хана.

– «Те, кто сидят в юрте, уподобляются камню, упавшему в глубокую воду, либо стреле, выпущенной в заросли тростника», – говорил Чингисхан. – Тот и другая бесследно исчезают. Мы себе этого не позволим. Можешь считать, что договорились, – сказал Королев Румпелю. – Деньги на фильм найдем.

«Осталась еще в нас легкость, с которой мы даем обещания. И себе, и за других», – вспомнив разговор с Карлом, хотел сказать Пряхин, но вовремя прикусил язык. Сейчас его откровенность ни немцу, цитирующему Канта, ни тем более губернатору была не нужна. Румпелю хорошо, а это именно то, о чем его просила Жанна Андреевна, когда посылала сопровождать Карла. Конечно же Эрик Петрович вспомнил Пряхина, но делал вид, что того неприятного разговора у них не было. И, скорее всего, причиной тому была охранная грамота, которую выдала ему Королева.