Касым Кайсенов - Партизанской тропой

Когда началась война, Григорий Алексеенко служил в армии. Он пережил первые жестокие бои с фашистскими захватчиками, отступал и попал в окружение. Раненный, укрылся в одном украинском селе, и жители спасли его от расправы. Вскоре Алексеенко связался с подпольщиками и принял самое активное участие в работе организации. Затем вместе со своими товарищами он пришел в партизанское соединение имени Чапаева. Храбрость и незаурядные способности вскоре выдвинули его на руководящую должность. За короткое время он вырос от рядового до начальника штаба отряда.

Леонид Иванович Кузин был одних лет с Григорием Алексеенко. И ростом они были одинаковы. Сейчас я уж не припомню, откуда родом Леонид Кузин. Помнится, что он пришел к нам в партизанский отряд из Хоцкой подпольной организации. Это был общительный, веселый и неистощимый на выдумки парень. Рассказывая самые смешные истории, сам он оставался непроницаемо серьезен, даже не улыбался.

Как только мы сели в вагон, Леонид принялся рассказывать анекдоты. Его веселое настроение вполне соответствовало нашему. Ведь мы ехали в Москву, которую каждому хотелось видеть. А один из нас после долгой разлуки должен был встретиться со своим отцом. Да и всех нас ждало что-то очень важное. Мы знали, что по пустякам партизан не стали бы вызывать в Центральный штаб.

В самый разгар нашего веселья в купе вошел младший лейтенант и попросил предъявить документы. У нас их не было. В тылу врага мы пользовались какими угодно документами, но только не своими подлинными. Они, по существующему порядку, хранились в штабе. Объясняем младшему лейтенанту, что мы партизаны, едем в Москву по вызову, но он строго повторяет:

— Предъявите документы!

— Мы сами забыли, когда держали в руках свои документы, — говорит весело Леонид Кузин. — Даже и не помним теперь, как они выглядят.

Лейтенант окинул подозрительным взглядом наше трофейное одеяние и разнокалиберное оружие, нахмурился, ничего больше не сказал и вышел из купе.

— Нехорошо мы поступили, — первым опомнился я. — Человек находится при исполнении служебных обязанностей. Надо бы направить его к нашему сопровождающему, у него есть документы на нас.

— Да он сам его найдет! — ответил Леонид. — Все будет в порядке. А нам выходить нельзя: сразу места займут. В вагоне ведь очень тесно.

Младший лейтенант больше не заходил к нам, и мы вскоре забыли об этом маленьком происшествии. Опять заговорили о Москве, о том, что ждет нас в штабе. Шутили, смеялись.

— Хорошо бы встретить отца, — вслух мечтал Алексеенко. — Но вполне может оказаться, что его нет в Москве. Война идет. Его, как врача, наверняка отправили на фронт.

— Кто знает! Может быть, он и дома, — сказал Леонид и, тяжело вздохнув, грустно добавил: — А вот у меня нет ни отца, ни матери. И встретить мне некого…

Леонид посмотрел на меня и вдруг сказал:

— Вася, ты счастливый. У тебя есть и мать, и отец, и даже жена. Правда, повидать ты их не сможешь. От Москвы до Казахстана — тысячи километров! И писать им у тебя возможности не было. Они, может, думают, что ты давно погиб. Откуда им знать, что ты жив, здоров и громишь фашистов?

— Ничего, — отвлекая нас от невеселых мыслей, сказал Алексеенко. — Скоро война кончится, и Вася навсегда вернется домой…

Так мы ехали, вспоминая родных и знакомых, и хотя был уже вечер, никому не хотелось спать. На одной из станций к нам зашел сопровождающий. Он сказал, что в Москве нас примут в Центрального штабе партизанского движения и что места в гостинице для нас приготовлены. Мы попросили разрешения явиться в гостиницу на другой день после приезда, чтобы иметь возможность повидать отца Алексеенко. Сопровождающий охотно разрешил нам это, еще немного посидел и, пожелав спокойной ночи, ушел к себе.

За окнами шел снег. Был конец декабря, стояли морозы, но в переполненных вагонах было душно, хотя они и не отапливались. Устраиваясь на ночь, мы разделись, чего давно уже не делали в своей походной партизанской жизни. На какой-то остановке вбежал мальчик лет четырнадцати.

— Дяденьки, — со слезами на глазах просил он, — подвезите меня до Москвы. Там живет мой брат. Я совсем замерз, у меня нет билета, и проводник высадит меня.

Мы пожалели мальчика и взяли его к себе. Он поблагодарил нас, забрался на верхнюю полку за наши чемоданы и затих. Легли спать и мы. А утром нас ждала неприятность. Я проснулся первым и сразу увидел, что нашего попутчика на полке нет. Я проверил вещи. На месте не оказалось Гришиных сапог, и я разбудил его.

— Где твои сапоги?

— А где мальчик? — встрепенулся он и посмотрел наверх.

— Мальчика нет. Пока мы спали, он слез на какой-то станции и прихватил твои сапоги, — ответил я. — Ты же сам видел, что он одет и обут очень легко.

— Брось шутки, — рассердился Григорий.

Тут проснулся Леонид и, узнав, в чем дело, весело расхохотался.

— Ничего, все правильно! — сказал он. — Мальчику нужна была обувь — и он взял твои сапоги. Ты поносил их немного, пусть и мальчик теперь пофорсит в сапогах немецкого генерала.

— Но как же я пойду босиком по снегу? — сердился Григорий. — Как я в таком виде заявлюсь к отцу?

— Зачем же ты разулся, если тебе так дороги эти генеральские сапоги?

— Жмут они, проклятые! Да и откуда я знал, что этот сукин сын отплатит нам такой неблагодарностью.

— Паренек все же сознательный, — с серьезным видом вставил опять Леонид. — Я тоже разулся, но моих сапог он не взял. Чуял, наверное, что в Москве у меня нет отца и помочь мне некому.

Но как бы мы ни шутили, положение Григория от этого не становилось лучше. Вошел проводник и предупредил, что подъезжаем к Москве. Пора собираться к выходу, а у Григория нет даже портянок.

— Надо как-нибудь добраться до квартиры твоего отца и там найти обувь. Отыщется что-нибудь?

— Конечно, найдется, — ответил Григорий. — Но как туда добраться? Это не близко.

— Эх ты, а еще партизан, — упрекнул Леонид.

Он стащил свой левый сапог и бросил его Григорию.

— На, надевай. Теперь мы с тобой в одинаковом положении. Как говорится, два сапога — пара. Другую ногу обертывай портянкой — и все в порядка.

Так и сделали. Леонид и Григорий плотно обмотали ноги теплыми портянками и поверх них наложили бинты. Это не только спасало от мороза, но и казалось вполне естественным: человек ранен в ногу и потому идет в одном сапоге.

— Вот что, Вася, — довольный своей выдумкой, захохотал Леонид. — Довольно тебе представлять нашего командира. Теперь мы — раненые, и наши вещи придется нести тебе!

Поезд подошел к перрону, и мы быстро вышли из вагона. Увидев нас, попутчики, знавшие злополучную историю с сапогами, стали громко смеяться. Но нам, разумеется, было не до смеха. Впереди — долгий путь по улицам Москвы.