Касым Кайсенов - Партизанской тропой

— Ничего, — утешал Леонид. — Надо скорей убираться с перрона. Эти насмешники отстанут, а москвичи нас примут за раненых.

Так оно и случилось. Встречавшиеся нам женщины смотрели сочувственно. Но людей на улицах было мало. Только проносились военные грузовики, пожарные машины.

— Какая пустынная стала Москва, — с горечью заметил Григорий. — Разве так здесь было до войны? Народ просто плыл по улицам.

Нас выручил комендантский патруль.

— Предъявите ваши пропуска, — остановили нас.

— Но у нас нет никаких пропусков, — ответил Леонид. — Мы партизаны и идем на квартиру своего товарища.

— На Тихоновскую улицу, — добавил Григорий.

— Вам придется пройти в комендатуру, — объявили патрульные.

Мы пробовали сопротивляться. Обещали после того как переоденемся, явиться к коменданту.

— Товарищи, — сказал патрульный, — комендатура вот здесь, за углом. Комендант вас долго не задержит, а, возможно, окажет помощь.

Мы пришли в комендатуру. Нас встретили поначалу не очень приветливо, но, когда мы рассказали обо всем, комендант не удержался от смеха.

— Бывает, дорогие товарищи, — сказал он. — Война. Много сирот разбрелось по свету. У нас еще до всего руки не доходят. Какой размер вы носите? Лейтенант, выдайте со склада сапоги и отправьте товарищей на дежурной машине.

— Это наш подарок вам, партизанам, — сказал на прощание комендант. — Наши сапоги не хуже, чем были у немецкого генерала. До Берлина в них дотопаете.

Теперь мы уже без труда добрались до квартиры отца Григория. Поднялись на второй этаж большого серого дома и постучали в квартиру № 21. Дверь нам открыл высокого роста седой человек в военной форме. Он молча отступил на шаг, приглашая нас в комнату, а Леонид вдруг строго спросил:

— У вас есть сын на фронте?

Но Григорий не удержался.

— Папа! — позвал он. — Не узнаешь?

— Гриша! Гришенька, единственный мой! Живой! Здоровый?..

Отец и сын обнялись.

А на следующий день мы трое были на приеме у начальника Центрального штаба партизанского движения товарища П. К. Пономаренко. Сердечная деловая беседа продолжалась недолго. Получив задание, мы выехали к месту своего нового назначения.

Я стою на берегу Днепра. Здесь, у Киева, он не такой, каким я видел его в ласковые летние месяцы. Тогда он был светло-синим, окаймленным у берегов белыми нежными кружевами волн. А здесь он суров и бурлив, темные серые волны бьют в глинистые берега, откатываются с угрюмым рокотом и снова настойчиво плещутся у обрыва. Стоит уже глубокая осень и, может, потому так неприветлива славная река? Нет, дело не в этом. Тяжелые фермы моста, соединявшие Киев с Дарницей, обезображены страшным взрывом и обрушены в темную воду. Над рекой плывет густой черный дым. Киев горит. Его тушат солдаты, горожане.

Многострадальный город! Мать городов русских! Пожалуй, за свою многовековую историю он не испытывал таких жестоких опустошительных набегов. В первый же день войны на его улицах рвались фашистские бомбы. А с конца июля до двадцатого сентября 1941 года немецко-фашистские войска беспрерывно штурмовали украинскую столицу. Многое вынес на своих плечах славный город на Днепре. Семь пехотных дивизий, танки, артиллерия, сотни бомбардировщиков бросило немецкое командование на штурм. Гитлер приказал взять Киев любой ценой. И действительно, гитлеровцы за ценой не стояли. Уже к концу августа четыре пехотных дивизии немцев потеряли здесь семьдесят процентов своего состава. Берлинское радио много раз преждевременно объявляло о занятии Киева. Но город стоял и боролся.

Не сдался он и тогда, когда по его широким улицам застучали кованые сапоги фашистов. Патриоты стреляли в завоевателей, жгли и взрывали их боевую технику. Оккупанты вешали и расстреливали жителей. Каждый казался им партизаном, врагом «победоносной Германии», врагом «цивилизации». Цивилизованные варвары убили десятки тысяч киевлян, разграбили и уничтожили огромные культурные ценности, веками создававшиеся талантливым украинским народом.

Академия наук, государственный университет, свыше пятидесяти высших и средних учебных заведений, около двухсот школ, пятнадцать музеев, десять театров и четырнадцать кинотеатров города были сожжены и разрушены. Крещатик, улицы Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Свердлова лежали в развалинах. Разрушены древние храмы и архитектурные памятники, погибли в огне кладовая древних рукописей и огромный зоологический музей.

Руководил уничтожением города и грабежом народных ценностей гаулейтер Украины, кровавый палач Эрих Кох. Фашистский варвар не ушел от справедливой кары. Польский суд приговорил его к смертной казни. Но это случилось много позже, а тогда я стоял на берегу Днепра и мое сердце обливалось кровью. Никогда не простят, не должны простить народы фашистам их бесчеловечных злодеяний. Никогда!

Киев вновь обрел свободу седьмого ноября 1943 года, в славную годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Войска генерала армии Ватутина навсегда вышвырнули оккупантов из древнего Киева. Уже на другой день город начали восстанавливать. Мне пришлось побывать в Киеве много позже. Город стал еще краше прежнего, как будто бы не шумела над ним грозная война. Но каких трудов это стоило украинскому народу! Это может понять и оценить только тот, кто видел его тогда лежащим в пепле и развалинах.

Я видел его… От Днепра, глухо рокотавшего у обрывистых берегов, я медленно пошел в город. Улицы едва угадывались: глубокие воронки, груды камней и обгоревших бревен — так выглядели когда-то красивые мостовые. Невеселым было это путешествие, но я заставлял себя смотреть и смотреть на жестокие следы войны. Смотреть, чтобы навсегда запомнить. Меня ждали в штабе партизанского движения Украины, где должна была решиться моя дальнейшая судьба. У меня еще не зажили раны, но я твердо решил проситься снова в тыл врага. С этим решением я и пришел в штаб.

В штабе я встретил много своих старых друзей. Советские войска перешли Днепр, намного продвинулись вперед, и партизанские отряды, действовавшие в Приднепровье, соединились с регулярными частями. Для многих партизанская война на этом закончилась. Кто пошел в армию, кого оставили на партийной и советской работе, а кто надолго вверил свою судьбу госпитальным врачам. Но штаб, конечно, и не думал свертывать партизанскую борьбу.

— Где-то теперь придется нам повоевать? — спрашивали друг друга партизаны. — Куда забросит нас война?

— Не беспокойтесь, — сказал вдруг кто-то. — Сидор Артемьевич всех определит куда надо, без работы не оставит.

— Сидор Артемьевич? — удивленно переспросил я. — А разве он здесь, в штабе?