Норман Льюис - Компания «Гезельшафт»

— Здесь нужны крутые меры, — продолжал Максвел. — Это и есть мое решение. Завтра утром, как только появится управляющий, я его вызову к себе в контору и сообщу ему эту неприятную новость. Отныне все эти бездельники будут регулярно получать зарплату, но будут и работать. Они будут работать по двенадцать часов в день шесть раз в неделю и будут получать за день два пятьдесят, как и наши. Правильно?

— Вы здесь хозяин.

— Те, кого застанут пьяным на работе, будут тотчас уволены, и мы привлечем полицию, чтобы справиться с незаконной продажей спиртного. Всем остальным придется отсюда убраться. И весь этот хлам выбросим вон. Для этого я готов дать неделю срока. Завтра пошлем сюда наших механиков из Пайлона, чтобы они сделали все, что возможно, с этими развалюхами и поставили их на колеса.

Кроме игроков в карты и слонявшихся без дела мужчин, там было еще человек пятнадцать детей разного возраста, несколько женщин, две из них кормили младенцев грудью, а другие были заняты стиркой, кое-где темнели фигуры спящих, и с полдюжины подростков играли в бейсбол.

— Куда денутся эти? — спросил Адамс, указывая на них.

— А куда хотят. В Парадисе-2 полно места. Их хибары можно разобрать и собрать где угодно за полдня. Они обретаются здесь только для того, чтобы не упустить раздачу продуктов. Как только увидят, что их больше здесь ничего не ждет, они тотчас уберутся.

— Вы ставите более жесткие условия, чем Карранса.

— Совсем наоборот, стоит только посмотреть на это с денежной стороны. Карранса тратил, наверное, доллар в день на человека. Самое большее полтора. При наших двух с половиной у них в кармане остается еще доллар на расходы. Если кому-то захочется содержать на эти деньги еще и своих родственников, то никто ему мешать не будет, только пусть они сюда не являются. И ничего в этом жестокого нет. Мы все-таки платим па пятьдесят центов больше, чем другие.

Максвелу подумалось, что сейчас самое время подробнее поделиться своими планами.

— Несколько дней назад у меня был разговор с Адлером. Судя по тому, что он мне сказал и что подтвердил вчера Уолдмен, Адлер очень нуждается в этих грузовиках.

— Легко себе это представить.

— Я собираюсь заключить с ним контракт, но на несколько иных условиях. Карранса сдавал внаем только грузовики, шоферы оставались под его ведомом. Давал им распоряжения он, а не «Гезельшафт», что немцам не нравилось, и я их понимаю.

— Значит, вы собираетесь с ними заключить комплексную сделку? Грузовики вместе с шоферами?

— Да, именно. Мое намерение укрепилось еще больше, когда я увидел, что тут творится. Адлер говорил, что, если эти шоферы напиваются и затевают драки, с ними ничего невозможно сделать. Они теряли сотни часов рабочего времени. Теперь, когда шоферы станут работать на «Гезельшафт», то будут под их контролем, а по моим.

— Включая и наших шоферов?

— Включая и наших. Есть какие-нибудь соображения на этот счет?

— У меня есть мое личное мнение.

— Но вы не собираетесь его высказывать?

— Это бесполезно.

— Ничего подобного, я как раз спрашиваю у вас совета, — произнес Максвел.

— Вы спрашиваете его тогда, когда все уже решено. Я против любой сделки, которая может привести нас к потере независимости. Одно неизбежно повлечет за собой другое. Я же приехал сюда работать для британской фирмы, и мне совершенно не светит проснуться однажды утром служащим германской компании.

— Такого никогда не будет.

— Вы уверены?

— Да, уверен. Я рассматриваю это условие сделки как возможность вышколить наших шоферов за счет «Гезельшафта». У тех научный склад ума, и они досконально изучили проблему трудовых отношений. По сравнению с ними мы просто дилетанты. Три месяца под началом «Гезельшафта» принесут им всем огромную пользу.

Надеюсь, что вы правы.

Это только эксперимент. Мы будем связаны договором лишь три месяца. И если дело не пойдет, можем отступиться, ведь мы ничего при этом не теряем.

— Ваше дело, поступайте как хотите. Но, думаю, мне следует предупредить, чтобы вы подыскали себе другого управляющего, потому что я уеду, как только истечет контракт. Почему вы смеетесь?

— Интересно, помните вы, сколько раз я это слышал за последние два месяца?

Максвел захватил с собой несколько нераспечатанных писем, адресованных Каррансе, но, оказалось, только одно из них содержало такую настоятельную просьбу о содействии, что отправиться по этому письму надо было сразу же. Письмо прислал управляющий колонией «Маргаритка», обреченным, по общему мнению, кооперативным хозяйством, и движимый сочувствием не меньше, чем любопытством, Максвел поехал в ее главную контору, находившуюся в громадном полуразрушенном старинном фермерском доме.

Шли последние дни уборки сахарного тростника, и девять десятых всех хозяйств уже закончили работу, отправив свой тростник на переработку. Глядя на поля колонии, Максвел отметил, что, какие бы причины ни подтачивали ее хозяйство, все же им не следовало так затягивать уборку и пользоваться стародавним неэкономичным способом выжигания стерни, который, несомненно, вредил будущему урожаю.

До фермерского дома оставалось около четырех километров, ржаво-красное солнце скользило за тонким слоем черного дыма, вокруг простиралась присыпанная золой желтая стерня. Особую прелесть колонии «Маргаритка» в дни ее наивысшей силы и славы представляли шпалерные сады, за которыми ухаживала внушительная команда садовников. Увидев, что сады вырубили, а землю отдали под тростник, Максвел был разочарован. Когда он подъезжал к главному зданию усадьбы, рабочие развели огонь на ближайшем поле в трехстах метрах от дома, и это здание предстало перед Максвелом среди взметнувшихся клубов дыма и длинных, как кометы, искр. Крысы начали выбегать из горящего тростника, рубщики с воплями и улюлюканьем гонялись за ними и били мачете.

Максвел подъехал к высокой веранде, и ему навстречу из двери вышел худой моложавый мужчина с седыми волосами; он представился как Рамос, управляющий колонией, и провел его в дом. Максвел оказался в огромной разоренной комнате, где не было никакой мебели, на потолке в нескольких местах обвалилась штукатурка. Двое мужчин с почерневшими, как у шахтеров, лицами, вошли в комнату, неся какие-то два громоздких предмета, завернутых в газету. Когда их развернули, то эго оказались стулья, которые были здесь, видимо, большой ценностью. На один из них предложили сесть Максвелу. На другой сел Рамос.

— Сожалею, что приходится принимать вас в этой комнате, — сказал он. — Но в остальных нет стекол, и там полно дыма.

У него было легко запоминающееся лицо; в нем было то утонченное выражение страдания, которое побуждало церковных скульпторов выбирать подобные лица в качестве моделей для изображения Христа или святых. Максвел никак не мог вспомнить, где он раньше видел Рамоса, но был уверен, что они встречались, и эти встречи были приятными.