Генрик Сенкевич - В дебрях Африки

– Милый мой, – ответил швейцарец, – я желаю, чтоб она пришла скорее и, если возможно, без больших страданий. Подумай только: ведь я теперь совсем беззащитен, и если бы кто-нибудь из тех махдистов, которых я разбил, случайно забрел бы сюда, в это ущелье, он мог бы зарезать меня, как овцу.

Он указал на спящих негров:

– Эти больше не проснутся… Нет, неверно говорю: каждый из них просыпается незадолго до смерти и убегает в безумии в степь, откуда уже не возвращается. Из двухсот человек у меня осталось шестьдесят. Многие убежали, многие умерли от оспы, некоторые уснули в других ущельях.

Стась с ужасом и состраданием посмотрел на спящих. Тела их были пепельного цвета, что у негров означает бледность. У одних глаза были закрыты, у других полуоткрыты, но и последние тоже спали глубоким сном, так как зрачки их были нечувствительны к свету. У некоторых распухли ноги. Все они до того исхудали, что через кожу легко было пересчитать у каждого ребра. Их руки и ноги трясла лихорадка. Голубые мухи густо облепили их глаза и губы.

– И разве нет для них спасения? – спросил Стась.

– Нет. На берегах Виктории-Нианцы эта болезнь опустошает целые селения. Чаще всего ею заболевают люди из деревень, расположенных в прибрежных зарослях.

Солнце перешло уже на западную часть неба. Линде, еще до наступления вечера, успел рассказать Стасю свою историю. Он был сыном купца из Цюриха. Семья его происходила из Карлсруэ, но в 1848 году переехала в Швейцарию. Отец его заработал большие деньги торговлей шелком. Он готовил сына в инженеры, но юному Генриху с ранних лет хотелось быть путешественником. Окончив политехникум и получив один все оставшееся после отца наследство, он предпринял первое путешествие в Египет. Это было до восстания Махди, и ему удалось добраться до Хартума. Там он охотился с дангалами в Судане. Потом он с увлечением занялся географией Африки и стал настолько глубоким знатоком ее, что многие географические общества избрали его своим членом. Настоящее, последнее, так печально закончившееся для него путешествие он начал с Занзибара. Ему удалось добраться до Великих Озер, откуда он рассчитывал проникнуть, вдоль не исследованных еще гор Карамойо, в Абиссинию, а оттуда – к берегам океана. Но занзибарцы не хотели идти дальше. К счастью или к несчастью, между царьками Уганды и Униоро шла в то время война. Линде оказал значительные услуги повелителю Уганды, который в награду подарил ему свыше двухсот «пагази». Это значительно облегчило путешествие и исследование гор Карамойо. Но затем в отряде появилась оспа, а ее сменила ужасная сонная болезнь, от которой весь караван окончательно погиб. У Линде были запасы всевозможных консервов, но, боясь цинги, он каждый день охотился, чтоб иметь свежее мясо. Он был превосходным стрелком, но недостаточно осторожным охотником, и вот, за несколько дней до встречи со Стасем, он легкомысленно подошел слишком близко к подстреленному им кабану; зверь вскочил и страшно изуродовал ему ногу и потоптал копытами спину. От внутреннего кровоизлияния в ноге больному угрожала гангрена.

Стась хотел непременно сам менять ему повязки и предложил, что или он сам будет приезжать каждый день, или, чтоб не оставлять Нель на попечении обоих чернокожих, он перевезет его на растянутом между двумя лошадьми войлоке на скалистый мыс, в «Краков».

Линде согласился на помощь при перевязывании раны, но отказался переехать на новое место.

– Я знаю, – сказал он, указывая на своих негров, – что эти люди должны умереть. Но пока они не умрут, я не могу их оставить, чтоб их живьем растерзали гиены, которых ночью только огонь держит в отдалении.

И он трижды с волнением повторил:

– Не могу, не могу, не могу!

На следующий день, когда Стась явился в лагерь, Линде был еще в сознании, но силы покидали его с каждой минутой. После перевязки он отдал Стасю спрятанные в жестяной коробке бумаги, попросил беречь их и больше не вымолвил ни слова. Есть он уже не мог, но его страшно мучила жажда. К вечеру он начал бредить. Он звал каких-то детей, кричал им, чтоб они не уплывали слишком далеко в озеро, а под конец начал метаться в судорогах и хвататься руками за голову.

На следующее утро он совсем не узнал Стася, а через три дня умер, не приходя в сознание. Стась искренне плакал над ним. Потом он и Кали снесли его в соседнюю узкую и продолговатую пещеру и заложили вход в нее терновником и камнями.

Маленького Насибу Стась взял в «Краков», а Кали приказал стеречь на месте припасы и жечь по ночам вблизи спящих большой костер. Сам он все время сновал от одного ущелья к другому, перевозя узлы, оружие и особенно патроны ремингтонов. Он высыпал из них порох и готовил заряд, чтобы взорвать скалу, державшую взаперти Кинга. К счастью, здоровье Нель после ежедневного приема хинина значительно поправилось, а большее разнообразие в пище укрепило ее силы. Стась, однако, всегда неохотно и с опаской оставлял ее и, уезжая, не позволял ей выходить из убежища, а входное отверстие закрывал колючими ветками акаций. Но из-за множества работы, выпавшей на его долю, ему приходилось оставлять ее на попечении Меа, Насибу и Саба, на которого он, кстати сказать, больше всего рассчитывал. Он предпочитал по нескольку раз в день ездить в лагерь Линде за тюками, чем оставлять девочку одну. Надо сказать правду: работа страшно утомляла его, но его железное здоровье выдерживало все труды. Прошло, однако, дней десять, пока узлы были разобраны. Менее нужные он велел спрятать в пещеру, а более необходимые отвезти в «Краков». Лошадей тоже отвели на мыс и туда же свезли на них значительное количество ремингтонов, которые должен был нести Кинг. В течение этого времени в лагере Линде то и дело просыпался кто-нибудь из спавших негров, срывался в предсмертном припадке болезни с места, убегал в степь и больше не возвращался. А некоторые так и умирали на месте. Другие, мчась вперед без оглядки, разбивали головы о попадавшиеся им навстречу скалы – тут же в лагере или где-нибудь поблизости. Хоронить их приходилось Кали. По прошествии двух недель остался только один негр, но и тот скоро умер во сне от истощения.

Наконец настало время взорвать скалу и освободить Кинга. Он стал уже настолько ручным, что слушался Стася, обхватывал его хоботом за пояс и сажал к себе на спину. Мало-помалу он привык носить и тяжести, которые Кали втаскивал ему на спину по бамбуковой лестнице. Нель все время твердила, что его слишком нагружают, но, право, все, что на него клали, было для него перышком, и только тюки, оставшиеся после Линде, могли, пожалуй, составлять для него сколько-нибудь заметную тяжесть. С Саба, при виде которого он сначала обнаруживал большую тревогу, он совсем подружился и играл с ним, опрокидывая его в шутку хоботом наземь, а собака делала вид, что кусает его. Иногда, однако, слон неожиданно обливал Саба водой, что тот считал совершенно неуместной шуткой.