Генрик Сенкевич - В дебрях Африки

– Восемь, – ответил Стась.

– Значит, это еще ребенок… Пускай же Насибу даст для нее чаю, риса, кофе и вина… Бери, что захочешь, из припасов, а завтра приезжай еще.

– Я непременно приеду, чтоб поблагодарить вас еще раз от всей души и помочь вам, чем смогу.

– Мне приятно хоть посмотреть на лицо европейца, – проговорил в ответ Линде. – Если ты приедешь пораньше, тогда я буду еще в сознании. Сейчас меня опять начинает лихорадить, и все начинает двоиться у меня в глазах. Что, разве вас двое стоит надо мной? Нет!.. Я ведь знаю, что ты один и что меня лихорадит… Ах, эта Африка!..

Он закрыл глаза.

Четверть часа спустя Стась тронулся в обратный путь из этого страшного лагеря сна и смерти, но уже верхом. Была еще глубокая ночь, но он не думал больше об опасностях, с которыми мог встретиться среди высокой травы. Все же он старался держаться ближе к реке, предполагая, что оба ущелья должны выходить к ней. Возвращаться, впрочем, было гораздо легче, так как в ночной тишине слышался издалека шум водопада, да к тому же облака на западе рассеялись, и, кроме луны, на небе ярко светил свет зодиака. Мальчик колол коня в бока концами широких арабских стремян и несся во весь опор, мысленно повторяя: «Что мне львы и пантеры! У меня есть хинин для моей крошки!» И он то и дело ощупывал рукой склянки, как бы желая убедиться, что они действительно с ним и что все это не было сном. В голове его проносились всевозможные мысли и картины. Он видел раненого швейцарца, к которому питал невыразимую благодарность и которого жалел тем горячее, что во время разговора с ним принимал его сначала за сумасшедшего. Он видел маленького Насибу с точеным, как шар, черепом, ряды спящих «пагази» и блестевшие в свете костра дула прислоненных к скалам ремингтонов. Он был почти уверен, что сражение, о котором упоминал Линде, было с отрядом Смаина, и у него мелькнула мысль, что, может быть, и Смаин пал в нем.

Все эти видения и призраки переплетались в его уме с постоянною мыслью о Нель. Он представлял себе, как она удивится, когда увидит наутро целую склянку хинина, и, наверное, будет считать его волшебником. «Ах, – думал он про себя, – если бы я струсил и не пошел посмотреть, откуда идет этот дым, я не мог бы простить себе этого всю жизнь».

Не прошло и получаса, как шум водопада стал доноситься совсем ясно, а по кваканью лягушек Стась догадался, что находится вблизи отмели, где накануне стрелял дичь. При свете луны он узнал даже издали росшие там на берегу деревья. Тут надо быть настороже, так как разлив служил и водопоем, к которому должны были сходиться звери со всей окрестности, потому что в других местах берега реки были круты и малодоступны. Но было уже поздно, и хищники попрятались, по-видимому, после ночной охоты в свои логовища между скал. Конь храпел, чуя, вероятно, недавние следы львов или пантер. Но скоро Стась благополучно проехал и это опасное место и минуту спустя увидел на высоком мысу большой черный силуэт «Кракова». Первый раз в Африке он испытал такое чувство, как будто приехал домой.

Он думал, что застанет всех спящими, но он забыл о Саба, который начал лаять так, что мог бы разбудить даже мертвых. Кали тоже в одно мгновение выбежал из убежища и воскликнул:

– Бвана Кубва!.. Верхом!

В голосе его звучало больше радости, чем удивления, так как он настолько верил в могущество Стася, что если бы последний даже сам сотворил коня, чернокожий не очень был бы поражен.

Но так как радость выражается у негров смехом, то он начал хлопать себя по бедрам и хохотать как безумный.

– Стреножь эту лошадь, – сказал Стась, – сними с нее припасы, разведи огонь и вскипяти воду.

Отдав эти приказания, он вошел в жилище. Нель тоже проснулась и стала звать его. Стась, отогнув полотняную перегородку, увидел при свете ночника ее бледное лицо и белые худые ручки, лежавшие на пледе, которым малютка была покрыта.

– Ну, как ты себя чувствуешь, крошка? – весело спросил он.

– Хорошо; я крепко спала, пока меня не разбудил Саба. А почему ты не спишь?

– Я уезжал.

– Куда?

– В аптеку.

– В аптеку?

– Да. За хинином.

Девочке, правда, не очень нравились порошки, которые она принимала перед тем, но так как она считала их верным лекарством против всех болезней на свете, то на этот раз она только вздохнула с сожалением и ответила:

– Я знаю, что у тебя больше нет хинина.

Стась поднес к ночнику одну из склянок и спросил с гордостью и торжеством:

– А это что?

Нель не хотела верить глазам, а Стась продолжал, захлебываясь и весь сияя:

– Ну, теперь ты будешь здорова! Я вот возьму сейчас кожуру со свежей фиги, заверну в нее этой прелести и, хочешь не хочешь, ты должна будешь проглотить. А чем запьешь, это потом видно будет. Что ж ты смотришь на меня, точно на «зеленого кота?.. Вот, смотри, у меня еще одна склянка. И их дал мне один белый. Он находится со своим лагерем в четырех милях отсюда. Я сейчас от него. Назвался он Линде, швейцарцем. У него рана, и он не может встать, но он надавал мне массу хороших вещей. Я приехал назад верхом, а к нему шел пешком. Ты думаешь, приятно идти ночью через степь? Брр!.. Еще раз ни за что бы не пошел. Разве только за хинином!

Выпалив все это одним залпом, он оставил девочку в полном недоумении, а сам удалился в «мужское отделение», выбрал из запаса фиг самую маленькую, выковырял из нее мякоть и насыпал в середину хинину, следя за тем, чтоб доза не была больше тех порошков, которые он получил в Хартуме. Сделав это, он вышел, чтобы засыпать в посудину с водой чаю, и вернулся с лекарством к Нель.

Девочка не переставала думать обо всем случившемся. Ей было страшно любопытно, что это за белый, которого Стась видел, и откуда он узнал о нем. Придет ли он к ним и будут ли они продолжать путь вместе? Она не сомневалась теперь, что раз Стась достал хинина, то она, наверное, выздоровеет. Но какой же этот Стась: пошел один ночью через степь как ни в чем не бывало. Несмотря на все свое преклонение перед ним, Нель считала до сих пор, – не особенно задумываясь, правда, над этим, – что все, что он делает для нее, понятно как-то само собой; очень просто: он – большой мальчик и заботится о маленькой девочке. Но сейчас в ее маленькой головке мелькнула мысль, что без его забот она давно бы погибла, что он страшно много думает о ней, старается угодить ей и защищает, как ни один другой мальчик его лет не делал бы и не сумел бы. Ее маленькое сердце переполнилось чувством глубокой благодарности.

И когда Стась опять вошел к ней и наклонился над нею с лекарством, она закинула ему на шею свои маленькие ручки и горячо обняла его.

– Стась, ты… ты ужасно добрый; ты так много делаешь для меня.

– А для кого же мне делать? – ответил Стась. – Это мне нравится! На, прими это лекарство!