Анна Замосковная - Принцесса для императора

— Тварь! — Вездерук топает за спиной. — Стой!

Отщёлкнув пружину, я распахиваю дверь и вылетаю в свет. Попадаю в чьи-то сильные властные руки, лицо — в жёсткие волосы, они пахнут корицей. Оттолкнувшись, оглядываюсь: Вездерук стоит на пороге багровый от ярости, из разбитой брови и носа стекает кровь, одежда мокрая. Глаза горят жаждой убийства. Но когда он поднимает взгляд на того, кто сжимает моё плечо, он бледнеет, раболепно кланяется:

— Простите, господин, позвольте забрать эту непослушную рабыню.

Я немею от ужаса, но нахожу силы пролепетать:

— Пожалуйста, не надо, он…

Вездерук злобно пялится на меня. Он меня убьёт. Я покрываюсь холодным потом.

— Думаю, не стоит, — повелительно отвечает мужчина за моей спиной. — Молодой человек, вы можете идти.

Наконец я разворачиваюсь: тёмно-фиолетовые одежды, вышитые алыми звёздами, седая курчавая борода, выжженная солнцем кожа, шрам поперёк носа и серебряный обруч в виде змеи на голове. Старший императорский маг Фероуз.

Охнув, я склоняюсь в глубоком поклоне. В голове — ни одной толковой мысли. Правда, прилив крови заставляет думать быстрее, и я соображаю, что он, возможно, явился по поводу бала: третий по счёту бал собирал девушек, рождённых с пятого по восьмой месяц последнего года царствования прежней династии, двойняшки Октазии появились на свет именно в этот период.

Сзади тихо щёлкает потайная дверь.

Оставшись наедине со старшим магом, я наконец чувствую, что мокрые юбка и лиф противно липнут к коже, от них холодно. Прикосновение пальцев к подбородку заставляет меня вздрогнуть.

— Не бойся, дитя, — вкрадчиво говорит маг Фероуз. — У меня достаточно женщин, чтобы не бросаться на юных хорошеньких девушек.

— Очень за вас рада, — брякаю прежде, чем понимаю, кому это говорю.

Краснею. Но Фероуз смеётся, в его тёмных глазах плещутся искорки веселья. Он удивительно добродушен для слуги узурпатора. Я стискиваю зубы, чтобы не произнести это вслух. И хотя Фероуз сказал, что мной не заинтересован, он смотрит очень-очень внимательно. Его сухой палец касается моей брови и очерчивает. От этого бросает в дрожь. Палец скользит по нижнему веку, задевая ресницы. Я отскакиваю, и маг с усмешкой (всё ещё тёплой, никакого сравнения с ухмылками Вездерука) убирает руки за спину.

— Прости, что напугал, у тебя очень красивый цвет глаз. И необычный для этого города.

Он прав: в столице много серо- и голубоглазых коренных жителей королевства, не меньше темноглазых завоевателей и их отпрысков.

— У меня в роду были загоряне, — поясняю свой вызывающе-жёлтый цвет глаз.

Или золотой.

Или цвет подсолнухового мёда.

Бесовский цвет.

Как только мои глаза не называли.

Мне больше нравилось «золотой», но в доме Октазии на комплименты рассчитывать не приходится.

— Когда ты родилась?

— Весной второго года.

В его взгляде мелькает разочарование.

— Ну что ж, — Фероуз окидывает меня пристальным взглядом, особенно задерживаясь на тонком ошейнике и на груди. — Тяжело, наверное, здесь живётся такой хорошенькой девушке.

— Вы весьма прозорливы, господин.

Он продолжает смотреть на грудь. Интересно, маги видят сквозь одежду? Опускаю взгляд и заливаюсь румянцем: мокрый лиф плотно облепил груди и торчащие от холода соски. Спешно прикрываюсь руками.

— Господин, — голос дрожит от негодования. — Прошу обратить внимание на мой ошейник: я в долговом рабстве. А это значит, я подданная со временно ограниченными правами, а не собственность. Не надо на меня так смотреть. Это… это…

— Возмутительно? — Фероуз насмешливо смотрит мне в глаза. — Пожалуй, ты права, маленькая почти рабыня.

Я вспыхиваю сильнее.

— У меня внучка твоего возраста. — Он одёргивает звёздный плащ и усаживается в кресло.

— И это повод пялиться на мою грудь?

— О нет, ни в коем случае.

Я должна пылать от гнева, но он гаснет в исходящем от Фероуза добродушии. На церемониях он казался грозным, беспощадным, а сейчас трудно поверить, что когда-то он мановением руки убивал целые отряды или выносил ворота среднего размера крепости. И одежда ему слегка великовата, что добавляет несерьёзности.

— В вашем возрасте пора вести себя пристойно, — надуваюсь я.

Октазия влетает разъярённой кошкой:

— Как ты смеешь грубить самому старшему магу? — С круглыми от ужаса глазами она бросается ко мне.

И останавливается: Фероуз хохочет, постукивая смуглой ладонью по подлокотнику.

— Господин? — тревожно обращается к нему Октазия.

Он отмахивается, ресницы влажные от слёз. Что такого смешного я сказала? Окзатизя переводит испуганный взгляд с него на меня и обратно. В комнату изумлённо заглядывают её двойняшки, в которых трудно признать сестёр: худощавая голубоглазая блондинка и кругленькая брюнетка.

Утирая слёзы, Фероуз замечает их и машет:

— Заходите-заходите, девушки. Я пришёл на вас поглядеть. Как же вы непохожи.

Они, оглядываясь на мать, осторожно заходят и кланяются. Фероуз осматривает их так же пристально, как только что меня. Октазия впивается в моё запястье и тянет к выходу, то тревожно косясь на дочек, то яростно — на меня. Теперь ещё и она жаждет моей крови. Язык мой — враг мой. И руки, и ноги, и грудь.

— Пусть эта очаровательная служанка подождёт меня за дверью, — вдруг говорит Фероуз.

Прежде, чем я успеваю посмотреть на него, Октазия выталкивает меня в коридор и, злобно глянув, закрывает двери. Они массивные и хорошо подогнаны, так что я слышу лишь глухое бормотание и время от времени — женский, немного натянутый смех.

Мне жутко неуютно из-за неопределённости: Фероуз хочет меня наказать? Положил на меня глаз? В мокрой одежде холодно. И я неожиданно сильно устала. Я осторожно прислоняюсь к стене и жду, оглядывая светлый коридор с дверями в комнаты для гостей. Одна из них отворяется, выглядывает Вездерук.

Нос у него красный, разбита не только бровь, но и губа, так что ухмылка получается болезненной.

— Мун, иди сюда, для тебя есть работа. — Светлые глаза алчно блестят.

Делаю несколько шагов вперёд:

— Господин старший императорский маг велел его ждать.

Вездерук будто лимон проглотил. С минуту думал.

— Не надейся, что отказ сойдёт тебе с рук, — буркает он и тихо закрывает за собой дверь.

Я прячу лицо в ладони: одной по дому теперь ходить нельзя… и что я буду делать оставшиеся мне, в лучшем случае, три года? Где взять деньги на возвращение долга? В отчаянии я стискиваю кожаный ошейник. Он кажется тяжёлым и неудобным даже больше, чем в день, когда его впервые на мне замкнули.

Только теперь до меня доходит, как я сглупила: надо было сразу бросить ведро Вездеруку под ноги и бежать, или облить его водой и бежать, но не бить его. Ох, что же я натворила! Я метнулась из стороны в сторону: я не дома, здесь нет семьи, которая могла бы за меня заступиться, мои друзья — такие же бесправные и беззащитные девушки и женщины.