Гэвин Лайл - Темная сторона неба

Кен медленно оторвался от стены, глядя на Моррисона и не произнося ни слова. А Моррисон продолжал:

— Так или иначе, но я прошел мимо Родоса. Была ночь, ветров я не знал и никак не мог поймать погоду по радио. Короче, я сбился с курса. Но в остальном я был цел и невредим, я обязан был, — подчеркнуто произнес он, остаться целым и невредимым, это я знал точно. В общем, я повернул на север. Я был уверен, что рано или поздно я найду, где сесть. Но тут я увидел, что не хватает горючего. Я, должно быть, очень сильно взял на запад и на юг. Левый борт совсем был сухой, двигатель остановился, а из правых баков тоже нечего было перекачивать… Потом стал чихать правый двигатель. А потом я понял, что мне конец. Я заблудился, никто не знал, где я, некому было прийти посмотреть на меня. Я уже прощался с жизнью.

— Я знаю, что ты чувствовал, — промолвил я.

— Нет, ты не знаешь! — воскликнул он, а потом, уже спокойно, продолжил: — И я увидел этот островок. И пологий открытый берег. И тогда я понял, что рано мне себя хоронить. Но, — он с победоносным видом обвел нас глазами, — Моррисон умер. Вы это понимаете или нет? Он разбился в море и погиб, потому что думал, что он богат и в полной безопасности. Вот откуда эти деревья — это его могила. Это как свечи. И «Дакота» там же. Я не хотел, чтобы местные трогали её, за исключением отдельных частей, которые могут пригодиться в хозяйстве. Я хотел, чтобы она была красивой, чтобы она стала частью этого острова. Ради этого острова и людей, ради того, что они такие. Они не знали и не знают про эти сокровища. Я закопал их под самолетом, и они так этого и не знают. Вот такие тут люди и вот почему Моррисон умер, а я стал Николаос Димитриу. Это вы можете понять?! — Его голос усилился почти до крика.

Никто из нас ничего не ответил. Хозяин стоял за стойкой, неловко улыбаясь и не понимая ни слова из нашего разговора.

Я взглянул на Кена. Он внимательно наблюдал за Моррисоном, держа руку в разрезе молнии.

Моррисон покачал головой и вновь уперся взглядом в пламя печи. Потом тихо произнес:

— Ничего вы не понимаете.

Все-то я понял. Теперь мы были Моррисонами, летчиками, тем же, чем он когда-то был, и теперь мы охотились за драгоценностями.

— Вы не можете забрать их, — сказал Моррисон, — они принадлежат этим местам. Моррисон украл их, Моррисон умер. Они нужны нам здесь.

Кен глубже сунул руку под куртку. Я быстро вмещался:

— Теперь об этом слишком поздно. Ты, я смотрю, выкапывал их там, а время бежит. Все, что ты можешь теперь сделать, это передать их нам.

Он повернул голову и пристально взглянул на меня. Долго он смотрел так, и в глубине его взгляда я мог различить то ли ненависть, то ли презрение, то ли просто усталость. Он и сам, пожалуй, не знал, что именно. Потом пожал плечами и произнес:

— Ничего вы не понимаете.

— Да, — сказал я, — я не понимаю.

Разговор в таком духе грозил стать бесконечным. Но вот Моррисон встал и произнес совсем спокойным голосом:

— Дождь почти кончился. Пойдемте в мой дом.

Я встал вслед за ним. Моррисон направился к двери, Кен медленно встал, по-прежнему не спуская глаз с Моррисона. Потом сказал мне:

— Не зря ты говорил, что тут ненормальные причины.

Я кивнул.

— Что-то в этом роде.

Я думал о том, что если человек, везший на борту на полтора миллиона драгоценностей, чуть не разбился в море, ему вполне могла прийти в голову мысль спастись самому, даже потеряв при этом сокровища. Ненормальная мысль. Неужели и мне такое может прийти в голову?

— А если бы он утопил это все в море, откуда не достал бы этого никогда, он что — был бы меньше ненормальным, чем закопать это на годы?

Кен кивнул, улыбнулся краем рта и пошел за Моррисоном.

Мы прошлепали по грязи и воде ярдов тридцать по главной улице, потом свернули в проулочек, прошли через двор и оказались у дома Моррисона. Мы оказались сейчас в тыльной части фронта, и дождь пошел на спад.

Моррисон распахнул тяжелую дощатую дверь, и мы вслед за ним вошли в дом.

Мы оказались в маленьком, почти квадратном помещении с толстыми белыми оштукатуренными стенами и каменным полом с несколькими выцветшими ковриками. Мебель дисгармонировала с прочностью стен: это был обычный набор дешевого городского барахла — стол, стулья, ярко и плохо покрашенный застекленный шкаф. На шкафу стояли фотографии в хромированных рамках. Под потолком тихо жужжала керосиновая лампа, отчего мне неожиданно сделалось не по себе, потому что я вспомнил тот же звук и запах полицейского участка в Мехари.

Посреди пола коврики были сдвинуты в сторону и там стояли два вымазанных в земле ящика из-под боеприпасов. Моррисон тихо прикрыл за нами дверь.

— Вот они, — промолвил он.

Мы стояли и молча смотрели на них. Потом я спросил:

— Как ты попал на Микиса?

Моррисон пожал плечами.

— Поехал в Афины и стал искать, кто бы мог их продать за меня. Я сказал там, что мне нужен человек, который может продать что угодно и где угодно. Владелец одной из посудин с этого острова слышал о таком человеке.

— О нем слышало слишком много людей, — заметил я. — И какие он поставил условия?

Он снова пожал плечами.

— Пойду-ка переоденусь.

Он прошел во внутреннюю комнату, а мы уставились на ящики. Через некоторое время Кен попытался подвинуть ногой один из них, но тот не поддался. И Кен произнес:

— Вот, значит, за чем мы прилетели. Ну что ж, давай станем богатыми.

Он с усилием нагнулся и потянул на себя одну крышку одного ящика. Она легко поддалась. На долгое время мы оба, кажется, лишились дыхания.

Ящик был почти полон. И все соответствовало списку наваба, тут было все как надо. Основная часть состояла из массивных изделий из жадеита молочно-серого цвета, узоры для тюрбанов в виде изящно вырезанных листьев папоротника, резные ручки кинжалов и ножны, маленькие косметические сосудики с резными рисунками храмов, пейзажей или просто насечкой. Само по себе качество резьбы по жадеиту было ужасным. Но дело тут не в том. Индийский принц, глядя на изделия из него, видел драгоценные камни, а не изображенный рисунок. Каждое изделие было усыпано бриллиантами, рубинами и изумрудами, некоторые — украшены золотым витьем в виде цветов, звезд, исламского полумесяца, и все это контрастировало с формой предмета.

Здесь мы увидели несколько золотых кувшинов, не слишком хороших по исполнению, словно они были слеплены из полос какой-то металлической пластической массы. В места соединения были вставлены рубины.

Все предметы были влажными и в комочках грязи, но все равно смотрелись на миллион.

Никто из нас не проронил при этом ни слова. И не притронулся ни к чему. Будь мы наедине с этим, любой из нас мог бы взять что-то в руки, подержать, погладить, ощутить, как следы этого богатства остаются на ладонях. Но такое было слишком интимно, сродни любви.