Гэвин Лайл - Темная сторона неба

Я встал и прошел назад между креслами. Ноги одновременно и слушались, и не слушались меня. Я открыл кабину и спрыгнул на землю. Ветер сразу набросился на меня. Я прислонился к самолету и взглянул назад.

На траве почти не осталось следа, но по песку прошли три узких колеи, еле заметные на сухом песке возле травы и отчетливые — на мокром, ближе к морю. Место соприкосновения с землей уже смыли волны. Должно быть, я посадил машину весьма близко к кромке берега. Это у меня хорошо вышло.

Мне стало холодно. Ветер задувал под рубашку и слишком быстро остужал пот. Я забрался обратно в кабину, нашел замшевый пиджак Кена с крошечными отверстиями от пули на левом рукаве и одел его на себя. Потом мы с Кеном вышли из самолета. По склону медленно спускались любопытные.

— Это там «Дак»? — спросил Кен, глядя на кипарисовую рощу.

— Да. — Зная, где находится самолет, я полагал, что сразу увижу его. Кен его пока не видел. — Пойдем посмотрим, — пригласил я. — Надо бы самолет развернуть.

Фронт скоро подойдет, и здесь задует северо-западный ветер. Лучше встать носом к нему. И для взлета, естественно, тоже. Я взглянул на короткую полосу травы и песка, и в ногах у меня снова появилась дрожь.

Кен уже был среди деревьев, когда первые местные жители подошли к нам. Я спросил насчет Николаоса и тут же увидел, что и он спускается по склону. Я кивками и пожатием плеч отвечал на вопросы, пока не подошел он. Он узнал меня. Мы поздоровались за руку.

— С вами все нормально?

— Да, прекрасно.

Он показал на «Пьяджо».

— Какие-нибудь проблемы?

— Так, кое-что. Но я хочу развернуть его. Вы поможете?

— О чем речь!

Я забрался в кабину и снял «Пьяджо» с тормозов, а тем временем он и ещё пара человек взялись за нос. Мы развернули машину и откатили её насколько можно назад, остановив в десятке ярдов от деревьев. Я снова поставил машину на стояночные тормоза, поставил колодки под все колеса, заблокировал систему управления и захлопнул за собой дверь в кабину.

Николаос смотрел на рощу и что-то показывал жестами.

— Ваш друг…

— Найду я его. — Я двинулся было в сторону Кена, но остановился и обернулся. — Этим утром кто-нибудь высаживался здесь?

Он замотал головой.

— Никого. Море, волна…

— Что, никто не может выйти в море в такую волну?

Он, кажется, даже немного обиделся.

— Это ж народ — моряки. Только смысл-то какой?..

Он покачал головой, и ветер сбросил его светлые волосы на лоб со шрамами. Я кивнул и пошел в сторону рощи.

И снова я словно в дверь вошел. Здесь было тихо и спокойно, только в вершинах деревьев стоял шум. Деревья, прохладная земля, поросший лишайником самолет отдавали старинным спокойствием. Даже то пятно на стабилизаторе, которое я очистил в прошлый раз — и увидел часть пакистанской эмблемы, выглядело сейчас старым. Я поймал себя на том, что ступаю крадучись.

Кена я вначале не увидел. Обойдя нос «Дакоты», я увидел его сквозь лобовое стекло кабины. Он кивнул мне и вышел наружу через дверь фюзеляжа.

— И что ты об этом скажешь? — спокойно спросил я.

Он медленно покачал головой.

— Ничего подобного не видел. Это как все равно часть храма. Я не стал бы… — Он снова беспомощно покачал головой. — Я просто не могу. Будто я хожу по душам погибших летчиков.

Я кивнул в знак согласия. Кен спросил, почти шепотом:

— И сокровища где-то поблизости?

— Я не знаю.

Я вернулся к «Пьяджо», и Кен последовал за мной. Николаос ждал нас за деревьями. Несколько детишек поднялись на цыпочки, чтобы заглянуть в кабину «Пьяджо», но все остальные разошлись по домам с холодного ветра. Облака быстро наползали на местность. Со стороны деревни на нас упали первые капли дождя.

Я сказал:

— Николаос, разрешите представить вам мистера Китсона. Кен, это Николаос Димитриу.

Николаос произнес несколько натянуто:

— Мне приятно с вами познакомиться.

Произошел обмен рукопожатиями. Затем я продолжил:

— Николаос был здесь германским солдатом во время войны. Он полюбил здешнюю жизнь и спустя несколько лет вернулся сюда и обосновался здесь. Я правильно говорю?

— Все верно, — глухо ответил Николаос.

Кен хмуро взглянул на меня. Здесь, на холодном ветру, ему было не до дипломатического этикета.

— Так, и куда теперь? — спросил он.

— Возможно, Николаос может нам помочь, — сказал я.

Кен с удивлением поднял брови, непонимающе взглянул на меня и Николаос. А я шел дальше:

— Все это началось, когда здесь очутилась «Дакота», с тех самых пор. Кен, что ты сказал обо всем том, что осталось от нее?

Кен поднял на меня глаза, осторожно провел правой рукой по больной левой.

— Ну, как храм, что-то в этом роде.

Он взглянул в сторону рощи, как бы вспоминая, что там, в нескольких футах отсюда, находится.

— Правильно, — сказал я. — Так оно примерно и должно быть.

Оба недоуменно посматривали на меня.

— Эта «Дакота», — продолжал я, — находится здесь больше десяти лет, это мы точно знаем. А возраст деревьев — как минимум двадцать пять.

Кен быстро взглянул в сторону рощи.

— Самолет не мог разбиться среди них, внутри. Значит… — И он обернулся ко мне.

— Да. Значит, кто-то взял взрослые деревья и посадил здесь уже потом.

— Зачем? Зачем их сажать?

— А вот теперь я начинаю думать. Я не так много знаю о греках этого острова, но знаю, что это не дикари и они не станут делать фетиша из куска металла. И если они хотели бы упрятать его, то куда легче было бы отволочь его в море. Есть только один человек, как я думаю, который хотел бы превратить разбитую «Дакоту» в старую гробницу. Это пилот.

— Моррисон, — добавил Кен. — Тот тип, который пригнал её сюда. — Но тут же покачал головой. — А, ненормальность какая-то.

— Только мне не говори, что это ненормально. Мы и так знаем, что ненормально. Заем, что первые драгоценности только через десять лет прибыли отсюда в Афины. Знаем, что кто-то взял и посадил здесь деревья вокруг «Дака». Причины всего это и не могли не быть ненормальными.

— Да, может быть и так. Ну и что? Ты думаешь, Моррисон жил здесь?

— Именно так я и думаю.

Кен обратился к Николаосу:

— Здесь, на острове, нет другого иностранца, англичанина?

Николаос развел руками.

— Нет. Был пилот с самолета, но он уехал.

— Когда? — настоятельно спросил Кен.

— Моррисон должен быть человеком нашего возраста, — продолжил я. Это англосакс, так что он не смог бы сойти за грека. И у него вполне могут быть шрамы на лбу, которые он заработал, когда сажал здесь «Дак» и ударился о скалу.

Кен стал присматриваться к Николаосу. Внезапно хищная улыбка расплылась на лице Кена. И он тихо произнес:

— Привет, Моррисон.

— Нет, — сказал Николаос, — я немец, я приехал сюда…