Николай Васильев - Три жизни одного из нас (litres)

Вопрос сугубо риторический. Ведь слова о «кипении пустом» уже написаны… Карцеву они только что пришли на ум, и он тоскливо содрогнулся. Почти все, чем он в последнее время занимался, было сплошным повтором: в других декорациях, с другими действующими лицами, но сути эти случайные обстоятельства не меняли: повтор счастливого студенческого прошлого и первых лет на поизводственном геологическом поприще. С досадной поправкой: тогда подобное было ему внове, и он вожделенно впитывал восхитительные ощущения, переполняясь оптимизмом. Теперь же былой оптимизм усох, а на передний план лезла рассудочность, порожденная прошлым опытом.То есть, будучи человеком контактным, многоталанным, обаятельным, он мог стать душой общества и предметом воздыхания многих женщин, – но теперь часто беспричинно тушевался или неуместно язвил или вовсе покидал компанию… «Я ведь прекрасно знаю, к чему предназначены эти радушные вечера в женском общежитии, – урезонивал себя Карцев (и действительно, несколько свадеб уже намечалось). – Что ж тогда мне им головы морочить? Отвлекать от подлинных кандидатов в мужья? К примеру, от Митяя или Володи…».

Возможность своего включения в поиски невесты Сергей исключал априори. «Я женат, у меня есть сын, – мысленно оправдывался он и добавлял, впадая в противоречие: – Начинать все по новой – увольте!» И вот сейчас он сидел, объятый звуками тухмановских феерий, в очередной раз перебирая в памяти картины восьми-пятилетней давности, на которых он и Марина знакомились, страстно целовались и сплетались, строили семью, нянькали Вовку, вместе радовались и вместе печалились… А потом? Потом случилось, как в известной сентенции: «Что нужно мужчине для счастья? Женщина… А для полного счастья? Вторая женщина!».

Строго говоря, второй женщины, то бишь любовницы, у него не завелось: то ли по причине тогдашней его лопоухости, то ли потому, что он инстинктивно предпочитал довольствоваться «цветками» своих эпизодических побед: поцелуями, объятьями, даже просто откровенными взглядами или словечками… Тем самым, как теперь догадался Сергей, он как бы упрочивал и расширял свою популярность в Уральской экспедиции, обретенную в связи с его неожиданными геологоразведочными успехами. «Где был твой разум, упрочиватель хренов? – вновь скривился Карцев. – Можно ли было ожидать, что Марина так и останется в счастливом неведении?» Этот же вопрос задавал он себе и в ту пору, после каждой спонтанной интрижки, клял свой блудливый нрав и вслед за одним из персонажей излюбленного им Фаулза полунасмешливо-полудовольно произносил: "Уцелел!". Но проходило время, подворачивался очередной «счастливый» случай, и трезвый ум вновь оказывался на задворках карцевской личности…

При всем том ему везло, и Марина действительно долго ничего не знала о его «леваках». Она с головой ушла в семейный быт, в заботы о Вовчике и, хотя ее любовное ослепление уже прошло, и она стала все чаще покусывать оказавшегося во многом недотепой мужа, все-таки именно в нем видела свою надежду и опору. Как же она растерялась, как заныло сердце, когда ей, наконец, донесли, что «твой-то ночью на дежурстве целовался с Анькой, гидрогеологиней!»

Карцев, взбешенный фактом подглядывания и мизерностью конкретного обвинения (ночью их с Анной видеть не могли, а подсмотрели, видимо, символический поцелуй поутру, перед отъездом с участка), пылко перед женой оправдывался, но все отрицать не мог. А тут вскоре и Анну раскололи… Много времени прошло, но он до сих пор краснел и крутил головой, вспоминая, как меняли выражение глаза Марины: недоверие, ярость, недоумение и горькое уныние…

Отлежавшись, она стала было собираться в дорогу, но он в порыве искреннего чувства сумел ее отговорить. Через время все, казалось, пошло как прежде, только ее выпады против мужниной недотепистости стали чаще и злее да сердечные излияния после экстаза совсем прекратились: повздыхает, потянется, не препятствуя его остаточным покровным поцелуям, да и уснет. И еще: в подругах у нее вдруг появилась толстая говорливая вульгарная баба, бывшая москвичка, с коронным воспоминанием: «Я под Старшиновым была!». Карцев еле вытерпел ее первый визит и опрометчиво спросил у Марины:

– Как может она позориться в подобном обществе?

– После того, как ты меня опозорил, уже никакой позор не страшен! – мстительно отбрила его жена. – К тому же я от нее узнаю много нового про вашу кобелиную породу…

Постепенно Карцев все чаще стал работать по выходным в своем пустом экспедиционном кабинете, избегая общества Марининых подруг да и ее самой.

А в новогоднюю ночь он испытал нешуточную ревность, бессильно наблюдая, как Марина, великолепно смотревшаяся в черном бархате, почти беспрерывно танцует со статным летчиком из местного полка ПВО. Правда, у Карцева нашлись-таки доброжелатели, которые в курилке по-доброму растолковали перехватчику, что он вот-вот разрушит молодую семью – и тот по-доброму же ретировался. О времена, о нравы! После той ночи их взаимное отчуждение усилилось, но еще много, много корней и нитей их скрепляло, да был ведь и Вовка, их любимец – и потому семья держалась. В конфликтных ситуациях Карцев все чаще Марине уступал, а в итоге, опрокинув собственную карьеру, уступил и в вопросе о переезде под «мамино», то есть тещино крыло. Теперь-то ясно, что это была ошибка…

Следует сказать, что еще летом, перед выездом на полевые работы, Карцев нашел время исполнить свой долг: сообщил письмом жене в нескольких словах, где он обосновался, и вложил в него исполнительный лист на получение с него алиментов. По возвращении с поля он получил от Степановых посылку со своим козьим полушубком и письмо от тещи, где она заклинала его не рубить с плеча, перетерпеть и простить «эту дуру», которая будто бы уже раскаялась и только и думает, как воссоздать семью… На днях же пришло письмецо и от Марины, в котором суховато излагались последние сведения об их жизни (в основном, связанные с Вовкой) и была приписка, что она «искренне сожалеет о случившемся и выражает надежду на будущее».

– Будущее! – горько оскалился беглец. – Разве может быть у нас совместное будущее? Или все-таки может? Утверждают, что время – лучший лекарь, судья и сводник… Черт его знает… Но пока-то как жить?

К вечеру из города вернулись друзья-товарищи: оживленные, румяные, увешанные покупками.

– Все киснешь? – с порога решил Митяй. – Устроил смотр болячкам и ранам? А товарищи, значит, пусть будут не кормлены?

– Хрен ты угадал. Кастрюля под столом, а в ней твоя излюбленная лапша с курицей.

– Как под столом? Она же, наверное, остыла?!

– Не боись, Митрич, я расписание автобусов знаю – только что с плиты.