Fallout: Equestria

— Это было круто! — Жеребёнок медленно помахал копытом, затем с цоканьем опустил его.

Я слабо улыбнулась в ответ, сердце наконец начало успокаиваться. Каламити оторвался от созерцания окна, дабы поприветствовать меня с возвращением в мир живых.

— Мы... целы? — Я заколебалась, опасаясь, что всё это — лишь очередной сон перед кошмаром. Вельвет Ремеди успокаивающе покивала.

— А рабы?

— В тормозном вагоне, — мягко произнесла Вельвет. Посерьёзнев, она продолжила: — В составе только один пассажирский вагон, и я посчитала, что жеребятам надо больше места. Так что у нас был выбор: либо разместить рабов в тормозном вагоне, либо привязать их к платформе.

Говорить таким тоном, будто я на её месте предложила бы нечто ужасное, вовсе не было одной из милых черт её характера, решила я.

Внезапно я вспомнила о своём первоначальном плане и о запертых пленниках.

— Но замки?... — Я знала: Каламити не открыл бы их, и я не могла представить себе Вельвет Ремеди в юности, практиковавшей такой навык.

Она уставилась на меня.

— Ну... Хоть я и не слесарь, вроде тебя, и, конечно, не владею телекинезом столь совершенно, как ты (очень впечатляюще, должна заметить), но я же единорог! Обычная левитация мне вполне по силам... Между твоими ракетами и минами я смогла... обойтись без отмычек или ключей.

Поезд загрохотал под нами. Выглядывая из окна, я увидела, что мы уже пересекли пустыню и успешно поднимались в гору. Здесь тягловые пони замедлились, мы приближались к наивысшей точке горного участка. Мой разговор с Вельвет остановился, и теперь Каламити прервал его окончательно:

— За нами опять хвост.

Потянувшись, я села, проверяя вылеченную ногу.

— Хвост?

Жеребёнок, что говорил ранее, заявил:

— Мистер Каламити думает, что нас что-то преследует. — Я заметила, что Каламити опять придвинулся к окну и... осматривал небо?

— Другая... — я не могла назвать "богиней" ту крылатую единорожицу-работорговку, с которой сражалась, — ...из тех... как у шерифа?

— Не-а, не думаю. Но там чё-т есть вверху. Не видно, правда, но есть.

— Если это что-то не видно, как ты знаешь, что оно есть вообще? — возразила Вельвет, но смягчилась под взглядом пегаса. — Может, другой пегас?

Каламити поморщился.

— Ну-у... эт вряд ли... — Он умолк, снова уставившись в окно.

— Хорошо, хоть дождь прекратился, — сказала Вельвет, выглянув в окно. — Эта гроза не утихала уже несколько дней.

Я повернулась и скользнула взглядом по толстому серому облачному покрывалу. Действительно, вода прекратила падать с неба, и облака слегка просветлели, превращая солнечный свет в серость.

— Вельвет... — начала было я.

Она послала мне улыбку, и сердце моё воспрянуло, её прошлые резкие замечания мгновенно забылись.

— Спасибо тебе, Литлпип. Твои повязки спасли мне жизнь.

Я взглянула на неё, зная, что у той медицинской помощи, магической или нет, не было ни единого шанса вернуть её к жизни. Только я начала высказывать это, Вельвет прервала меня, подняв копыто.

— Нет, но ты славно постаралась, чтобы привести меня в сознание, ну а потом я уже могла сама о себе позаботиться, — единорожица уклончиво посмотрела на Каламити, — не упоминая уже о тебе и о твоём занятном друге.

Каламити коротко хохотнул.

Я в удивлении уставилась на свою ногу. Усмехнувшись, Вельвет напомнила мне:

— Я ведь говорила тебе, что всегда хотела стать медпони, училась и даже проходила практику.

Я любопытно смотрела на красивую кобылу, намного старше меня.

— Если это то, чего ты хотела, так почему же?..

— Из-за кьютимарки. Однажды я пела песню больному джентельпони, и она появилась. Певчая птица — соловей, если точнее. И когда у тебя проявляется кьютимарка, твоё место в Стойле определено. — В её голосе слышалась горечь. Это была печальная правда, которую я хорошо знала. — Я даже просила Смотрительницу. Но было ясно, что мой жребий — быть эстрадной певицей, моя судьба отпечаталась на моих боках. Мой голос был самым красивым в Стойле, и было глупо отрицать свою способность петь. Мне это даже слегка нравилось. Смотрительница даже показала мою родословную, доказывая, что я прихожусь пра-пра-много-раз-правнучкой первой Смотрительнице Стойла, легендарной певице.

Я кивнула, потому что сама слышала режущую грустью сердце песню в таверне «Шлагбаум».

— И как я могла идти против всего этого? Смотрительница... любезно потворствовала этому маленькому хобби, пока это не мешало моей новой обязанности — поднимать ослабевающий дух Стойла. Но, как я уже говорила тебе, это совсем не то, о чём я мечтала.

Уже предугадывая ответ, я спросила:

— Вельвет, почему ты покинула Стойло?

Вельвет скромно улыбнулась.

— Опять же из-за кьютимарки. — Она повернулась, отталкивая одну из аптечек, чтобы показать соловья на её боку. Крылья распахнуты, клюв открыт в пении. — Видишь, чего здесь нет, Литлпип?

Я видела, что там есть. Что всегда там было. Поющая красивую песнь птица.

— Она не заперта в клетке, — мягким голосом сказала Вельвет Ремеди. — И если она свободна, то и я не могу иначе. В болезни или беде — я должна быть свободна.

* * *

— Пойду-ка я наружу — крылья разомну малёхо.

Я оторвалась от книги, за чтением которой коротала время. (Оказалось, «Ежедневник Эквестрийской Армии» был целиком и полностью посвящён боевым сёдлам.) Поезд сбавил ход почти до полной остановки. Сам поезд уже проехал пик, и поездовые пони тянули остаток состава через гору, перед тем как отпустить его и заскочить самим. Не похоже было, что нам вскоре грозил ещё шанс подышать свежим воздухом... ну или для Каламити рассмотреть получше наш хвост.

Я кивнула, отпуская его. Вельвет Ремеди скорее всего уже возвращалась с тормозного вагона; она постоянно проверяла спасённых нами взрослых пони, и я, задержавшись, быстрой рысью побежала осмотреть жеребят.

Время ожидания медленно тянулось, как сам поезд. Вельвет что-то уж долго не было, неужто заблудилась? Нет, это глупо; в самом деле, нельзя же заблудиться в поезде? Я хихикнула, представив себе, как бы я заблудилась в поезде и как буду идти, ведомая заклинанием картографа моего ПипБака. Бедная Вельвет, как она вообще может проделать путь из одного конца поезда в другой без карты?

Я предложила Вельвет Ремеди её ПипБак, но она отказалась, что потрясло меня. Я напомнила, насколько полезной может стать эта штука в Эквестрийской Пустоши. Единорожка сказала, что я могу взять ПипБак себе как подарок и в качестве извинения за то, что дала его мне. Она не винила себя в моём уходе из Стойла, но жалела о том, что приложила своё копыто (по правде говоря, и всю себя) к моему выбору.

Последняя попытка убеждения натолкнулась на твёрдый отказ: