Fallout: Equestria

— Ветра развеяли токсины и радиацию, которые содержались в том в оружии, по всей Белохвостой чаще. Они превратили некогда прекрасный лес в ужасное место, отравили все водоёмы и деревья на своём пути. До самого Понивилля.

Слушая Селестию, я вспомнила свои первые минуты на Пустоши. Вспомнила ферму «Сладкое Яблоко». Там всё было заражено настолько, что, казалось, сама земля заставляла мой ПипБак щёлкать.

— Когда моя ярость… — простонала Селестия. — Когда она покинула меня, я почувствовала себя так, будто с меня живьём содрали мою плоть, вырвали моё сердце. Моя душа была истерзана. И… мне было страшно. — Выражение на лице Селестии нельзя было передать словами. — Я умирала и была ужасно напугана.

Мне захотелось обнять её. Уткнуться мордочкой в её королевскую белоснежную шёрстку и разрыдаться. За неё. За Луну. За всё.

— Мне нужно было тогда умереть, — произнесла Селестия. — По крайней мере, я была бы вместе с Луной сейчас. Но я выжила. Я была эгоистичной и жила так долго, что смерть стала казаться мне чем-то неестественным, пугающим. Став жертвой своего малодушия, я оказалась заперта здесь…

Здесь. Проект Одного Пегаса.

— Это не малодушие, — ответила я серьёзным тоном. — Это… нормально. — Мысль о том, что Богиня может быть так близка к обычным пони, вызвала во мне бурю противоречивых эмоций. — Смерть страшит всех нас. Это совершенно естественно, это неотъемлемая часть бытия пони. — Потом, подумав секунду, добавила: — Это неотъемлемая часть вообще жизни.

Селестия, похоже, была благодарна мне за эту попытку.

— …и в качестве награды я получила пожизненное заключение здесь. Это место стало моей тюрьмой, моим чистилищем. Отсюда я могла лишь наблюдать за жертвами моих грехов, но не могла ничего сделать, чтобы помочь им. — Она перевела взгляд на кости, которые лежали позади меня. — Я сделала всё, что могла, чтобы никто из живущих пони не стал мной. И чтобы не пустить сюда тех, кто обосновался здесь поблизости.

Я открыла рот. Попыталась что-нибудь сказать, возразить, найти способ утешить Её. Она слушала меня лишь мгновение, прежде чем вежливо прервать меня. Зимний вестибюль заполнил голос, который я услышала месяцы назад.

"Алло? Есть тут кто-нибудь?" — спросил давно умерший жеребец голосом, тяжёлым от смирения. Он уже не ждал помощи, которой, как я знала, он никогда так и не получил. — "Я вёл свою семью к Стойлу около «Сладкого яблока», когда на нас напали рейдеры. Выжили только я и мой сын. Мы добрались до Стойла, но оно по-прежнему закрыто. Внутрь не попасть. Мой сын съел одно из яблок с тех чёртовых яблонь возле Стойла, и теперь сильно болен. Так болен, что не может даже двигаться. Мы забрались в цистерну рядом со старым памятником. У нас кончаются медикаменты и еда. Пожалуйста, если кто-нибудь слышат нас, помогите... Повторяю."

Я была поражена призраком того осознания, которое испытала, когда впервые услышала это. Безымянный отец, к моменту записи сообщения он уже потерял всякую надежду; он делал это просто потому, что должен был.

Селестия слушала это сообщение, вещавшее о смерти жеребёнка от ядов, которые она же и распространила над Белохвостой чащей, повторяющееся снова и снова, кто знает сколько лет. Пока я не пришла и не выключила передатчик.

Я заплакала.

И Селестия вместе со мной.

— Ты не чета тем, что снаружи, — повторила она, когда моё решение закончить мою миссию отвергло горе и я наконец-то начала вытирать слёзы.

Я поняла, что она имеет в виду Анклав. Мне показалось немного странным, что она не узнала меня сначала. И было похоже, что принцесса не знала ни о битве, бушующей снаружи, ни о цели моего появления.

Это единственное, чем я могу заняться, сидя в этой тюрьме. Но лишь до тех пор, пока это не становится совсем невыносимым.

— Селестия, — вежливо спросила я. — Когда вы перестали наблюдать?

Её ответ не должен был меня удивить.

Город Дружбы.

Это был самый мрачный час Эквестрийской Пустоши. Если бы я наблюдала без возможности помочь, наверняка я тоже перестала бы смотреть.

Пару минут минут ушло на рассказ о том, что же Селестия пропустила.

— Но что… произошло с вами? — осторожно спросила я, пытаясь подготовить себя к любому ответу, каким бы он ни был. Мне нужно было это знать, хотя я уже не была уверена, смогу ли вынести ещё больше той боли, которую причиняли мне её слова. — Как вы оказались тут?

Моим первым предположением было, что Селестия сама заняла капсулу центрального узла. Но если так, то почему за всё то время, которое она провела в нём, она не сделала то, что намеревалась сделать я? И почему тогда системы Министерства Крутости сообщили о том, что Центральный Узел был пуст?

— Я сама пришла сюда, — сказала мне Селестия. — Моё тело умирало, но я знала, что мэйнфрейм «Крестоносец» сможет продлить мою жизнь. Поэтому я пришла сюда. — Она выглядела так, словно сама не одобряла свой поступок. — Я надеялась, что взяв под контроль это место, я смогу помочь моим маленьким пони и загладить этим хотя бы часть своей вины. Но когда я загрузила себя в Мэйнфрейм, я поняла, что оказалась в ловушке. Беспомощная. Под моим контролем оказались лишь несколько систем безопасности и всё. Я могла только слушать и наблюдать.

Загрузила?

Я прикоснулась копытами к щекам, ахнув.

Только не надо никакой "скачать-твой-мозг" ерунды, — объясняла Рэйнбоу Дэш когда-то Луне. — Я отключила всю эту фигню. Я хочу, чтобы над погодой Эквестрии работала живая пони, а не какая-то машина, думающая, что она пони.

— Рэйнбоу Дэш... Эплблум... — еле выговорила я. — Селестия... они отключили систему загрузки разума от управления. Так было спроектировано. — Я знала это, но считала, что они полностью убрали эту функцию из мэйнфрейма «Крестоносец», а не оставили рабочей, но неполной.

Спайк однажды спросил меня: Ты когда-нибудь слышала старую поговорку — "Дорога в ад устлана благими намерениями"? Если у их истории была бы мораль, то именно так она бы и звучала.

— Я уже знаю, — мрачно сказала Селестия. Она совершила ошибку. Простую ошибку с ошеломляюще трагичными последствиями, которую, однако, можно понять

Это была история падения Эквестрии в миниатюре. В моей голове вспыли слова диджея Пон3: Великая истина Пустоши заключается в том, что здесь нет пони без греха, что каждый совершил что-то, о чём теперь сожалеет.

Во мне заговорила моя разумная часть. Если это произошло на самом деле, то я говорила не с самой Селестией. Это была лишь программа, иллюзия воспоминаний. Загружая себя в мэйнфрейм «Крестоносец», ты не помещаешь самого себя в компьютер. Он просто делает слепок твоих мозгов. Если только не…

Я вспомнила Старейшину Коттэдж Чиза с его дьявольскими намерениями. Он действительно собирался жить вечно, не только загрузив своё сознание в мэйнфрэйм, но ещё и перенеся свою душу в саму машину, тем самым сделав её сосудом души.