Януш Красинский - Сын Валленрода

Дукель пожал плечами.

— Бросил — пропало… Один-ноль в пользу Мадагаскара.

Потом снова веселились. Комната смеха, тир, «калоши» — электромобильчики, на которых разрешалось таранить друг друга, «американские горы» с их головокружительными многоэтажными перепадами, «чертово колесо» и «гигантские шаги», на которых можно было качаться вниз головой. Кто-то предложил полетать на польском самолете. Все бросились к аттракциону. Разумеется, это была карусель. Ребята торопливо заняли места в коробочках-самолетах. На коротких крыльях — бело-красные квадраты и надписи RWD-6, напоминающие о машине, на которой Жвирко и Вигура перелетели Атлантику. Заскрежетал механизм, приводящий в движение карусель, и вот уже они кружатся в воздухе. Какой-то шутник кричит, что его обстреливают немецкие истребители, и, чтобы избежать воображаемой опасности, принимается раскачивать подвешенную на цепях коробочку. После этого высотного полета отправились на парашютную вышку. Взобрались наверх по винтовой лестнице и в нерешительности остановились на зыбком помосте. Отсюда было видно нагроможденье домов Старого города, зеленые террасы Королевского замка, красные стены Цитадели с крестом у «Ворот Казней» и серебряная чешуя Вислы, перехваченной пятью мостами.

— Сердце крепкое? — осведомился парень, застегивая лямки. — Если слабое, отдашь концы в воздухе.

Станислав успокоил его:

— Не бойся. Если я отдам концы, то на земле. Причем только на силезской. — Преодолев страх, подошел к краю шаткого помоста, дал парню проверить опутывающие его лямки, глянул вниз, на маленькие фигурки людей, которые сновали у подножия вышки, и прыгнул. Чаша парашюта наполнилась воздухом. Вися под ней, подстрахованный аварийным фалом, он плавно опустился вниз. Приземление оказалось жестче, чем ожидал. Он споткнулся и упал на одно колено. Гаснущий парашют накрыл Станислава и пришлось немного побарахтаться под ним, прежде чем подоспели парни из наземного обслуживания. Встал, слегка прихрамывая. Мелькнула мысль, что эти два вида спорта несовместимы. Раз уж он избрал бег, нельзя подвергать себя такому риску. Принимая это решение, он, конечно, и не предполагал, что ему еще придется надеть лямки настоящего парашюта.

Тем временем поезд преодолел поворот и прибавил скорость. Польская земля все быстрее убегала из-под колес. Станислав ощутил спазм в горле. Всего несколько дней, а столько волнений, столько грусти. Его родной город был там, за границей. Откуда же эта боль и нежелание уезжать? Что он там оставлял? Стадион на Агриколи? Полуголого князя Юзефа на коне? Сокровища Королевского замка? Луна-парк с комнатой смеха и слона в зоопарке? Может, смену караула у могилы Неизвестного солдата и кресты возле Цитадели?.. Пожалуй, все вместе. И великое, и малое. Богатство и нищету, старое и новое… Быть здесь и там одновременно: в родном городе и в родной стране — нельзя. Две эти привязанности не примирить. А вот уже разрисованная бело-красными полосами будка пограничной стражи. Польский пограничник скучающим взглядом провожает поезд. Дальше — немецкий стражник в сером мундире — это уже рейх. Надписи на немецком языке, пропагандистские плакаты, портреты фюрера… И вдруг — громкая ружейная пальба. Станислав и сидящий напротив него Дукель высовываются из окна. Видят выжженный солнцем луг, который пересекает высокая железнодорожная насыпь. У ее подножия — выпиленные из фанеры зеленые силуэты солдат и большая группа штатских с винтовками на изготовку. Плоские человекоподобные макеты застыли неподвижно у земляного вала, как люди в ожидании расстрела. По команде какого-то типа в полувоенной одежде штатские залегли и открыли огонь. Мишени даже не дрогнули, залпы гремели неустанно. Их неподвластность смерти была убийственной издевкой неодушевленных предметов над нелепым и эфемерным явлением, которое именуется жизнью. Имитируя живых людей, фанерные силуэты с тупым безразличием подставляли себя под пули. Еще один залп… Дукель схватил Станислава за руку.

— Кто это? Что за банда?

— Не знаю. Этого не было. Что-то новое.

— Мишени напоминают…

— Я тоже подумал… польских солдат. Но кто эти штатские? И почему не на полигоне?

Поезд удалялся от странного луга под аккомпанемент продолжающейся пальбы. На станции в Бытоме их ждала Кася. О дне их возвращения она знала из письма и вышла встречать брата. Радостно бросилась на шею. Несколько дней разлуки обострили родственные чувства.

— Все по тебе соскучились, — говорила она, — мама не могла себе места найти, все вспоминала тебя, считала дни, оставшиеся до твоего возвращения. И дружина тоже. Твои ребята дважды заходили к нам, хоть и знали, что тебя нет. Жаловались, что им как-то не по себе, не знают, чем заняться, задумали какой-то велопробег, но без тебя ничего не получается. Все радовались твоему успеху в Польше. Завидуют, что разговаривал с Кусотинским. Ах, даже забыла тебя поздравить…

Станислав обнял Касю и поцеловал. Она была радостно возбуждена, ласкова, смешлива. Вдруг в непрерывный поток ее слов ворвались отголоски далеких выстрелов. Они напоминали те, которые Станислав слышал из поезда. Он привлек сестру к себе.

— Что это? Откуда стрельба? Из окна вагона мы видели каких-то штатских с винтовками. Кася, кто они такие?

Девушка помрачнела.

— Ах, Сташек, что здесь творится. Без конца стрельба, гремят марши, вопли…

— Кто эти люди?

— Дезертиры из польского войска. Польские немцы. Целыми толпами переходят границу. Здесь, конечно, сразу же получают оружие. Отпетые подонки. Держатся так, словно им принадлежит весь город. Даже здешние немцы их не выносят. Саранча…

Он слушал ее объяснения с тревогой. Все это отнюдь не радовало.

— Ясно, — отозвался Дукель. — Диверсантов готовят.

По дороге домой они встретились с таким отрядом, вид у этих молодчиков был действительно кичливый и наглый. Пожалуй, ни одна вооруженная до зубов воинская часть не производила столь зловещего впечатления, как эта, бог весть где собранная, банда штатских. Их полная угрозы песня еще долго звучала в ушах.

Через три недели Станислав со своими ребятами возвращался с велопробега, задуманного во время его отсутствия. Что заставило их отправиться в немецкий протекторат Чехии и Моравии — одному богу известно. Может, те, кто не был с ними в Польше, искали какой-то компенсации. Может, после того как было запрещено носить харцерскую форму, они пытались таким образом продемонстрировать свою национальную обособленность. Короче говоря, кто-то высказал идею, и Станислав с жаром за нее ухватился. Но эскапада оказалась на редкость неудачной. Они влипли в дурацкую историю, из которой с трудом удалось выпутаться. Могло кончиться скверно. Особенно для него. А началось со встречи с небольшой группой чешских ребятишек, бредущей жарким утром по песчаному проселку. Теперь-то он их понимал. Знал, почему вопреки резким понуканиям учителя они едва плелись. До деревни оставалось метров триста, и учитель, который не мог оставить ребят одних, подгонял их, как волк стадо овец. Это был немец, вероятно преподаватель немецкого языка, чего Станислав не предусмотрел. На чешской земле, среди чешских детей, он менее всего предполагал встретить немца. Слишком предавался иллюзиям. Между тем это была уже не свободная Чехословакия, а протекторат. Они отправились сюда, наивно надеясь вкусить свободы, вдохнуть ее полной грудью после удручающей атмосферы рейха, где все страшнее свирепствовал фашизм, а он, оказывается, уже и сюда добрался. Между тем детишки прекрасно знали, почему торопит их учитель. Услышав, что сказал им Станислав, погонщик горел желанием побыстрее добраться до телефона. Мелюзга разгадала его тайные намеренья и старалась тянуть время. Сметливые ребятишки хотели помочь ему скрыться. А он ничего не понимал. Шел рядом с ними, держась за руль велосипеда, все пытался завязать разговор и удивлялся их молчаливости. «Почему не поете? Разве чехи не любят петь? Может, вы меня не понимаете?» «Понимаем», — ответили далеко не все и снова умолкли. Тогда подошел учитель. Вероятно, его удивила эта группа из двадцати с лишним велосипедистов, говорящих на чужом языке. «Кто вы такие? Словаки?» Не зная чешского, они не уловили в двух этих фразах немецкого акцента. А ребята смотрели молча и, как он теперь понимал, предостерегающе. Боялись заговорить и только взглядами давали понять, что лучше не вступать в разговоры. А он выпалил, не задумываясь: «Поляки, из Бойтена. Приехали посмотреть, как вам живется. Гитлер — палач. Он хочет вас задушить. Но вы не поддавайтесь. Так, как мы не поддаемся». Учитель пригляделся к нему внимательнее: «Поляки? Из Бойтена». Не верил или хотел лучше запомнить. «Бойтен — это в рейхе, верно?» «В рейхе, — Станислав еще не почувствовал опасности. — Держитесь… Не поддавайтесь фашистским палачам». Учитель ничего не ответил, а они вскочили на велосипеды и, помахав на прощанье детям, поехали дальше. Тут их догнали резкие возгласы учителя. Он торопил, заставлял бежать. А дети еле-еле плелись. Они устали или притворялись. Бесили его своей медлительностью. Странная это была картина. Взрослый полностью пасовал перед ненавидящими его детьми. Первым понял все Клюта. Подъехал к Станиславу и судорожно схватил его за плечо. «Обалдел, что ли, Сташек?! К чему говорить такие вещи? Ведь ты же не знаешь, с кем разговариваешь. Не нравится мне этот чешский учитель. Смотри, как он теперь подгоняет своих учеников. Вдруг заторопился в деревню. Подозрительно…» Станислав сбросил его руку с плеча и попытался отшутиться. Но, оглянувшись, насторожился. Сильнее нажал на педали и подал знак остальным, чтобы поторапливались. Словно финишируя, промчались по деревне и некоторое время петляли по полям, чтобы запутать след. Через два часа почувствовали себя увереннее и выехали на шоссе. Пока их никто не трогал. Посыпались шутки по поводу внезапного бегства. Только Клюта по-прежнему был не в духе. «У тебя язык без костей, Сташек. Тебе это когда-нибудь дорого обойдется. Они слышат лучше, чем тебе кажется». Станислав одернул его. Клюта все чаще впадал в уныние и паниковал. Его настроения передавались другим, что было нежелательно. Раз он так трусит, не должен оставаться в организации. Станислав сказал ему прямо: «Ты боишься, уходи. Дело житейское. Никто тебя не осудит». Клюта был уязвлен. «Я говорю не страха ради, а желая тебе добра. И ты это знаешь. К чему так глупо рисковать…» Желая добра… Станислава порой мутило от его добрых пожеланий. Известно, что за этим кроется. Кася. Клюта все еще ходил за ней по пятам. Захотелось съязвить на этот счет, но тут пришлось остановиться у железнодорожного переезда, мимо которого, громыхая, катил длинный товарный состав. Наконец вереница вагонов пронеслась, и путевой обходчик поднял шлагбаум. И вдруг они увидели по ту сторону переезда патруль жандармерии. Станиславу сделалось не по себе. Харцеры вскочили на велосипеды и переехали полотно железной дороги. Один из жандармов вышел на середину шоссе. «Стоп. Что за группа? Чехи?» — «Нет, немецкие граждане, группа друзей — туристов». Однако при проверке документов было установлено, что немецкие граждане коренными немцами все же не являлись. Для жандармов это имело принципиальное значение и явилось вполне достаточным поводом, чтобы заинтересоваться этой «группой друзей». «Внимание, туристы! Вы задержаны до выяснения. Следуйте за нами». Это уже было скверно. Жандармы уселись на свои мотоциклы и поехали на первой скорости, чтобы велосипедисты могли за ними поспевать. Клюта едва удерживал руль дрожащими руками. «Учитель… — пробормотал он. — Я это сразу почуял…» На сей раз и Станислав присмирел. Беззаботное настроение сменилось унынием. Раскаленный от зноя асфальт прилипал к покрышкам. Зеленые поля словно потускнели. Деревенеющие ноги автоматически крутили педали, в голове царила полнейшая неразбериха. Отказаться от своих слов… Хорошо, а что это даст? Есть свидетель. Учитель. Уж он все выложит, и его показаний будет достаточно. Интересно, куда их доставят. Раз задержала жандармерия, то, пожалуй, не в полицию. В гестапо? Возможно. Черт побери! Если в гестапо — наверняка лагерь! Этого «палача» ему не простят. Оскорбление фюрера… Концентрационный лагерь. Финал велопробега — за колючей проволокой под током! Он уже достаточно наслушался о лагерях, но лишь теперь впервые из призрачного небытия они отчетливо предстали перед глазами. Головной мотоцикл свернул на проселок. Велосипедисты — за ним. Кавалькада покатила напрямик к видневшемуся вдали шоссе. Теперь слева от него простиралось спелое овсяное поле, метелки не выше колен, зато справа, чуть поодаль поблескивало сквозь заросли водное зеркало. Пруд. Круто огибавшая его дорога была обсажена густым терновником. Чтобы не угодить в глубокую колею, велосипедистам пришлось съехать на ровную, утоптанную пешеходами тропу у обочины. Они ехали теперь впритирку к зеленой стене живой изгороди. Мелкие веточки хлестали по лицу. Вот и поворот. Станислав оглянулся. Замыкающего мотоциклиста еще не было видно, а головной уже скрылся за кустами. Самое время. Станислав рванул руль вправо, вломился передним колесом в живую изгородь, которая тут слегка расступалась, соскочил с велосипеда, втащил его поглубже в заросли и припал к земле. Он даже не почувствовал, как острые колючки царапают лицо и руки. Едущий следом Клюта едва не врезался ему в заднее колесо, закачался, угодил в колею, но сохранил равновесие и снова выбрался на тропу. Лежа в зарослях, Станислав видел, как проехали остальные велосипедисты. Никто из них не заметил его исчезновенья. Теперь лишь бы не засек кто-либо из сопровождающих. А мотоцикл приближался, заваливаясь на бок оттого, что дорога шла по склону. Промелькнули глубоко нахлобученные жандармские каски, хмурые, загорелые лица и настороженные, бегающие глаза гончих псов, — двое высоко на седлах, третий — по плечи утонувший в коляске. На мгновение Станислав как будто встретился с ним взглядом. Но это только померещилось. Густая листва надежно его скрывала. Мотоцикл проехал в нескольких шагах от него, оставляя за собой резкий, запах выхлопных газов, и пропал за поворотом. Вскоре они появились на шоссе. Это была грустная картина. Цепочка велосипедистов, влекомая в направлении маячившего на горизонте городка. Он долго смотрел им вслед, дрожа от волнения. Убедившись, что они не вернутся, он оставил велосипед в кустах и спустился ниже, на берег заросшего осокой пруда, окунул в воду разламывающуюся от жары и тяжких мыслей голову. Засаднили царапины. Но самыми тяжелыми оказались часы ожидания поезда на полустанке, куда он добрался полями, опасаясь выезжать на основное шоссе. Три часа томительных раздумий о судьбе задержанных ребят. Порой хотелось снова сесть на велосипед и поехать туда, в городок, от которого он так старался держаться подальше. Все же победил здравый рассудок. Если кому-нибудь припишут его высказывания, он сумеет их опровергнуть.