Сергей Александров - Колода без туза

— Скучно живем, есаул. Рубим, стреляем. Надоело… Вот у нас в дикой дивизии врага сразу не кончали. Сломают хребет и оставят в степи. Двинуться не может, лежит долго-долго. Беркут глаза выклюет, а он все живет. Потом зной сожжет либо волки сожрут. Попробуем, а, есаул?.. Все веселей.

Он без надежды уставился на есаула.

— Замолчи, Кадыров, — раздраженно сказал горбоносый, не поворачивая головы.

Азиат равнодушно смолк. Потом, усмехнувшись, сказал:

— Нервничаешь, есаул. Уходить надо.

Горбоносый в сердцах хлестнул нагайкой по стволу осины, оставив на нежной голубоватой коре глубокий шрам.

— Нельзя за кордон пустыми уходить! — сказал он с лютой тоской, глядя в пространство. — Кишки выпустят в Маньчжурии за невыполнение приказа!

— Как же это? — глухо спросил Кадыров. — Ты ведь всю головку харбинскую знаешь. Разве наша вина, что сорвалось?.. А, Мещеряков?.. Что молчишь?.. Может, помилуют?..

— Не помилуют, — жестко, словно приговор, произнес Мещеряков. — Им виноватые нужны.

Верный пес, учуяв в голосе хозяина беду, подошел к нему вплотную и, умильно виляя хвостом, потерся боком о надраенное до зеркального блеска хромовое голенище есаула.

— Худо, Шериф. — Мещеряков грустно посмотрел в преданные глаза овчарки и ласково потрепал ее по холке. — Худо, хоть в петлю полезай.

Шериф сочувственно глядел в глаза есаулу.

Этим же пасмурным осенним днем Дроздов и Важин прогуливались по главной улице Воскресенска. Дроздов равнодушно разглядывал огромные пестрые вывески всех мыслимых расцветок и фасонов. В витрине парикмахерской «Куафер Альберт» красовались тщательно завитые женские парики — рыжие, темно- и светло-русые, цвета воронова крыла. Сквозь стекло было видно, как тщедушный прилизанный маэстро, усердно щелкая ножницами, мотыльком порхал вокруг вольготно развалившегося в кресле здоровенного красномордого дяди. В витрине магазина «Радость для всех» стройные длинноногие с осиными талиями манекены соблазняли прохожих костюмами и платьями новейших фасонов. У прилавка краснощекая комсомолочка в алой косынке и застенчивый малый в очках робко приценивались к детскому матросскому костюмчику.

— Тоска у вас… — вздохнул Дроздов, откровенно оглядывая встречных женщин.

— Освоишься, — беспечно успокоил его Важин.

Во двор закусочной «Встреча друзей» въехала расхлябанная ломовая телега с ящиками лимонада. Возница — добродушный усатый дед, попыхивая громадной козьей ножкой, лениво нахлестывал концом вожжей крепенькую пегую кобылку. Навстречу Важину и Дроздову бодро промаршировали строем человек двадцать молодых рабочих с кирками и лопатами на плечах. Впереди двое парнишек гордо несли плакат: «ВСЕ НА ВОССТАНОВЛЕНИЕ ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ!». Фотоателье «Восторг» завлекало клиентов портретами томных дам с прическами «фокстрот» и волооких провинциальных щеголей с демоническими улыбками и проборами ниточкой. С афиши кинотеатра «Одеон» сурово глядел в глаза прохожим облаченный в белый смокинг жестокий смуглый красавец с громадным дымящимся кольтом в руке.

У витрины магазина-мастерской «Шляпы. Парижские моды» Дроздов остановился. То, что он увидел внутри сквозь стекло, его явно заинтересовало. Возле стола с круглыми деревянными болванами, утыканными портновскими булавками, и разноцветными фетровыми колпаками, сидела Нина. Ее волосы, уложенные во время спектакля в старомодную прическу, теперь были небрежно подколоты. Нина усердно обводила широким коротким ножом круглое металлическое лекало, лежащее на куске розового фетра, и вполуха слушала стоящего у стола брыластого Алмазова, который, патетически прижав к черной бархатной груди пухлые ладони и закатив под лоб глаза, что-то с подъемом вещал.

— Знаешь, вот эта, пожалуй, на «три с плюсом» тянет, — после краткого раздумья сообщил Дроздов Важину.

— Нина Петровна, артистка наша? — обиделся Важин. — Это она-то на «три с плюсом»?.. Да в нее тут, считай, все подряд влюблены, только без толку! — Он таинственно понизил голос и сделал страшные глаза. — Ямщиков-то ведь из-за нее… — Важин поднес правую руку к виску и проделал указательным пальцем движение, будто нажимает спусковой крючок пистолета.

— Однако, — Дроздов усмехнулся и покачал головой. — Значит, амплуа «вамп»?

— Чего, чего? — не понял Важин.

— Роковая женщина, — объяснил Дроздов.

— Вроде того, — согласился Важин и с готовностью предложил: — Хочешь, могу познакомить. Зайдем?.. — Он кивнул в сторону входа в мастерскую и выжидательно посмотрел на Дроздова.

— Кавалер там у нее, — покачал головой тот.

— Это Алмазов-то? — Важин пренебрежительно махнул рукой. — Пустой человек!

— Все равно неловко, — не уступал Дроздов.

— Как знаешь, — разочарованно пожал плечами Важин. — Тоже нашел с кем деликатничать, с Алмазовым.

Двинулись дальше по улице прежним прогулочным шагом.

— Слышь, Алексей, а можно в клубе! — вдруг обрадованно предложил Важин. Он, оказывается, не оставил своего намерения развлечь спутника. — У них каждый вечер репетиция. Французская драма из старинной жизни.

— А что? — оживился Дроздов. — В клубе — другое дело!

Важин посмотрел на часы:

— Отлично. Встречаемся в клубе в семь.

Он кивнул Дроздову и бодро зашагал прочь. Приближалась вечерняя проверка в тюрьме, и Важин торопился к месту службы. Дроздову торопиться было некуда, и он неспешно направился в сторону гостиницы. До условленной встречи оставалось больше часа, можно было немного отдохнуть. Пройдя несколько кварталов, Дроздов оказался у старого здания с облезлой вывеской «Отель Версаль». Осторожно миновав стойко пропахший кислыми щами полутемный гостиничный коридор, вошел в свой узкий, убого обставленный номер. Щелкнув фитильной зажигалкой, засветил стоящую на столе керосиновую лампу «молния». Снял и повесил на гвоздь шинель и буденовку. Зябко поежившись, прошел к подоконнику, накачал стоящий там примус, поджег его горелку, поставил на огонь медный закопченный кофейник. Скинул на кровать кожаную амуницию, снял френч и рубаху. Подошел к приткнувшемуся в углу комнаты мраморному умывальнику, стал, фыркая, с удовольствием умываться. В овальном зеркале, врезанном в стойку умывальника, виден был его загорелый мускулистый торс. А еще в зеркале был отчетливо виден длинный причудливой формы багровый шрам на левой стороне груди…

Вечерело. У входа в клуб рядом с вылинявшей от непогоды афишей, извещавшей о спектакле «Сильнее смерти», теперь висело новое красочное объявление: «Доклад о международном положении». Важин и Дроздов вошли в гулкий пустынный вестибюль. По мраморной лестнице с темными дубовыми перилами и пустыми медными кольцами, куда прежде вставляли прижимавшие ковер металлические прутья, поднялись на второй этаж. В тускло освещенном фойе висел яркий лозунг: «КТО НЕ УМЕЕТ ОТДЫХАТЬ, ТОТ НЕ УМЕЕТ РАБОТАТЬ!» Разномастная публика, человек тридцать, плотно рассевшись на длинных скамьях без спинок, внимательно слушала информацию о положении на фронте.