Сергей Александров - Колода без туза

— Нет, Кадыров, штурм не шанс. — Есаул решительно отложил вычищенный собранный маузер. — Вот он, единственный шанс, — Мещеряков кивнул на дверь. — Другого у нас нет.

На крыльце, потом в сенях раздались нетвердые гулкие шаги, скрипнула и отворилась дверь, пугливо метнулось пламя за стеклом лампы. Остроносый связник ввел в горницу неловко переступившего порог Овчинникова. Овчарка принялась его обнюхивать. Провожатый снял с глаз гостя повязку. Мещеряков сделал знак Остроносому. Тот вышел из избы. Есаул встал, щелкнул каблуками, одернул френч.

— Добро пожаловать. — Он указал Овчинникову место за столом против себя. — Рад знакомству. Извините за вынужденную предосторожность. Я — есаул Мещеряков. Слыхали?

Овчинников кивнул. Осмотрелся. Снял и повесил на гвоздь у входа шинель и буденовку. Сел к столу. Есаул уселся напротив. Несколько мгновений он испытующе смотрел на гостя. Первым своим впечатлением Мещеряков остался доволен, а он хорошо разбирался в людях. Овчинников был высок, худощав, мускулист и выглядел лет на тридцать с небольшим. Черты лица его были правильными, вид — уверенным, невозмутимым. Он непринужденно откинулся на спинку скамьи, руки свободно опирались на столешницу. Мещеряков отметил, что этот человек знает себе цену и умеет собой владеть. Лишь глаза внушали есаулу смутное беспокойство. Мещерякову приходилось видеть бегающие глаза трусов, невидящие, словно подернутые пеленой глаза психопатов, суровые, настороженные глаза бывалых солдат. Ярко-синие глаза Овчинникова смотрели на мир прямо и открыто. Только дымчато-сизые, будто тронутые утренней изморозью радужные оболочки придавали им холодный, мглистый оттенок. Есаул поймал себя на том, что не может уловить их выражения, оно отсутствовало. И Мещерякову стало немного не по себе. Человек жестких правил, привыкший со времен кадетского корпуса подчинять других своей воле, есаул во всем любил полную ясность и определенность. А этот человек, сидящий перед ним, не подходил ни под один из известных ему типов. Он не укладывался в схему. Есаулу это не нравилось. Право быть загадочным он оставлял для себя. Что ж, он заставит гостя раскрыться. Вывернет его наизнанку, как выворачивал всякого, кто встречался на его пути, если в этом появлялась необходимость. Мещеряков делал это без колебаний и жалости, холодно-рассудочно, а потому всегда успешно. Сейчас есаулу было особенно важно знать точно, кто на ближайшее время станет в будущей игре его младшим партнером. Доподлинно выяснить, какие у того на руках карты и как он ими будет пользоваться. В случае, если это удастся, он сумеет навязать Овчинникову свои условия игры, выложит в нужный момент на стол козыри, о которых тот не будет догадываться до самого конца партии. А потом, когда Овчинников выполнит предназначенную ему строго ограниченную миссию, Мещеряков избавится от него, как неизменно избавлялся от каждого своего временного союзника, едва тот переставал быть нужным, и никогда в этом не раскаивался: чувства признательности у есаула не существовало, его заменяла строгая целесообразность, так было удобно и необременительно. Овчинников загадочен? Что ж, тем хуже для него. Мещеряков приветливо улыбнулся гостю, сказал:

— Слышал о вас много лестного. А сейчас восхищен. Как вам удалось проникнуть к красным?

— В поезде разговорился с неким Дроздовым, — невозмутимо объяснил Овчинников. — Его назначили после ранения командиром взвода охраны в Воскресенскую тюрьму. Такого случая помочь единомышленникам дважды не выпадает.

— Вы его?.. — Мещеряков резко полоснул себя ребром ладони по горлу и с интересом посмотрел на Овчинникова.

Овчинников кивнул и объяснил:

— Столкнул с поезда, спрыгнул следом, забрал одежду, документы. Дальше все просто.

Кадыров разглядывал Овчинникова с недобрым любопытством. Улыбка убийцы загнула кончики плотно сомкнутых губ корнета кверху, подчеркивая жесткие темные впадины под широко расставленными смуглыми скулами.

— В тюрьме вас могут опознать, — озабоченно сказал Овчинникову Мещеряков. — Там со всей России офицеры сидят.

— Вряд ли белый офицер на меня донесет, — сказал Овчинников.

— Но белый офицер может неверно истолковать вашу службу у комиссаров, — усмехнулся Мещеряков. — Не боитесь?

— Игры без риска не бывает, — сказал Овчинников.

Мещеряков внимательно посмотрел на гостя и, чеканя каждое слово, торжественно произнес:

— Я горжусь знакомством с вами, капитан Овчинников.

Кадыров широко зевнул и скучным голосом произнес:

— Если он капитан Овчинников, тогда я — пророк Магомет.

Мещеряков даже головы не повернул на замечание Кадырова. Он невозмутимо молчал, не сводя глаз с Овчинникова.

— Этот человек — провокатор или сумасшедший? — холодно поинтересовался Овчинников у есаула, тоже не взглянув на корнета.

— Мне искренне жаль, — печально вздохнул Мещеряков. — Но корнет Кадыров служил в белецкой контрразведке и знает капитана Овчинникова в лицо. Такая незадача… — Он развел руками.

— Ваш Кадыров — грязный самозванец. — Овчинников брезгливо поморщился и вдруг резко повернулся к нагло ухмыляющемуся корнету: — Сколько замков было на дверях вашего служебного кабинета в Белецке? Не думать! Живо! Сколько? Ну? Один? Два? Отвечать! Три!

«Ого, вот это хватка», — восхищенно подумал есаул.

— Ну, два, два, чего расшумелись? — Кадыров пренебрежительно усмехнулся, однако было видно, что эта улыбка далась ему с трудом.

— Замки защелкивались или запирались? — быстро спросил Овчинников. — Быстро!

— Один защелкивался, другой запирался, — иронически поморщился Кадыров, — по-прежнему стараясь быть невозмутимым. — Ну что, легче стало?

Он протяжно, с подвыванием нервно зевнул и с ненатуральной усмешкой уставился на бесстрастного Овчинникова.

— Благодарю, — Овчинников преувеличенно учтиво кивнул Кадырову, показав безукоризненный пробор, повернулся к Мещерякову и с откровенно издевательской ухмылкой сказал ему: — Так вот. Единственный замок в белецкой контрразведке был у меня. Единственный. Понимаете? Ни у одного из моих подчиненных запоров не было. Я всегда входил к ним внезапно и без стука. В любой час дня и ночи. Кадыров — жалкий лжец. На вашем месте я бы не стал ему доверять.

— Врешь, шакал! — заорал, побагровев, Кадыров, взвился со скамьи, выхватил из ножен шашку.

Овчинников и бровью не повел. Кадыров был ему больше неинтересен. Мещеряков предостерегающе поднял руку, укоризненно покачал головой и мягко попенял темпераментному подручному:

— На гостя не сердятся, Кадыров. У вас на Востоке говорят: «Нам каждый гость дарован богом». А ты?..

Кадыров вбил шашку в ножны и, скрипнув зубами, плюхнулся на скамью. Глаза его мрачно сверкали.