Сергей Александров - Колода без туза

отрешенно глядя в пространство, хрипло пел Овчинников. На его изможденном, странно просветлевшем лице неистовой первозданной верой сияли пронзительные ярко-синие глаза фанатика.

Есаул с трудом отвел взгляд от этих властно притягивающих бездонных глаз, тихо сказал офицерам:

— Отставить…

И медленно опустил руку, все еще поднятую для команды. Офицеры медленно опустили карабины. Толстый хорунжий с изрытым оспой лицом, в суеверном страхе глядя на Овчинникова, истово перекрестился. Овчинников в изнеможении замолчал. Его качало от страшной слабости, и он боком бессильно привалился к сосне. Мещеряков тяжело вздохнул и тихо, грустно проговорил:

— Простите, господин Овчинников, за гнусный спектакль. Простите ради святого дела, которому мы оба верно служим…

Есаул зашел за спину Овчинникову, осторожно развязал ему руки, бережно обнял за плечи. Поддерживаемый Мещеряковым Овчинников, теряя сознание, грузно сполз по стволу дерева на землю. Есаул сделал знак офицерам. Те живо забросили карабины за плечи, по трое с каждой стороны подхватили Овчинникова на руки и тихонько понесли обратно на заимку.

— Еще повоюем, Шериф, — улыбнулся Мещеряков овчарке и потрепал ее по холке.

Пес вильнул хвостом и потерся о его голенище.

Прошел час. В окна горницы сочился серый рассвет. Керосиновая лампа была погашена. За столом с остатками завтрака сидели друг против друга Мещеряков и Овчинников, оба с иссиня-черными подглазьями и изжеванными бессонницей лицами. У ног есаула дремал Шериф. На Овчинникове была прежняя форма красного командира.

— А я бы не смог притворяться врагом, — сказал Мещеряков. — Открытая сеча — это по мне.

— Каждому свое, — пожал плечами Овчинников. — Я не выбирал своей судьбы.

— Скажите, вам не страшно заиграться? — спросил Мещеряков. — Вдруг личина врастет в мясо намертво и станет вашей сутью? Когда долго думаешь и действуешь как враг, такое может случиться.

— Со мной не случится, — сказал Овчинников. — Чем больше я прячу ненависть и любовь, тем они сильнее.

— Это поразительно, — покачал головой есаул. — Подумать только, один человек живет одновременно двумя жизнями: своей и той, что определена ему легендой. И нельзя сегодня жить жизнью одного, а завтра другого. Два человека в тебе каждую минуту, а ты должен быть един в двух лицах. Не понимаю, как вам это удается.

— У меня нет другого выхода, — сказал Овчинников.

— Ну, дай вам бог удачи и нам с вами, — перешел к делу Мещеряков. — Вы должны устроить побег из тюрьмы моему человеку. Для этого вы мне и понадобились, капитан.

— Побег? — удивился Овчинников. — А Важин?

— Власть Важина только внутри тюрьмы, — объяснил Мещеряков. — Он не выведет арестанта за ворота. А вы внешняя охрана, вы сможете.

— Как? — продолжал недоумевать Овчинников.

— Со сменным караулом, — сказал Мещеряков. — Важин обманет надзирателей, оденет его красноармейцем и выведет во двор, а вы проведете через вахту как своего новобранца.

— Разве Важин не сможет провести его через вахту как надзирателя? — спросил Овчинников.

— Надзиратели — старослужащие, вахтеры знают их в лицо, — сказал есаул.

— Кто должен бежать? — спросил Овчинников.

— Синельников из семьдесят седьмой камеры, — сказал Мещеряков. — Вот видите, я вам совершенно доверяю.

— У меня наилучшая рекомендация: заочная высшая мера, — усмехнулся Овчинников и спросил: — Ваш человек в камере один?

— В камере двое. Но бежать должен один Синельников, — сказал Мещеряков. — Второй мне не нужен.

— Синельников, Синельников… — задумчиво произнес Овчинников, пытаясь вспомнить. — Где я слышал эту фамилию?.. Ну, конечно! Камчатов при мне называл ее Важину! Он штабс-капитан?

Мещеряков кивнул.

— Все верно, — с удовлетворением сказал Овчинников. — Синельников сидит с каким-то Плюсниным. А тот выдает себя за Куницына. Камчатов очень радовался, что раскрыл Плюснина.

— У вас хорошая память, капитан, — сказал есаул. — Важин докладывал об этом разговоре. Кстати, вам, возможно, будет любопытно узнать: Плюснин работал после вас в белецкой контрразведке.

— Он там работал вместе с Кадыровым? — невозмутимо поинтересовался Овчинников.

— Нельзя быть таким злопамятным. — Мещеряков улыбнулся. — Плюснин действительно работал в Белецке. Он мне и рассказал о дверях без замков. Кадыров разыграл пентюха и вынудил вас сказать нам о своей выдумке. Было ясно, что именно так вы попытаетесь уличить его во лжи. Если, разумеется, вы — это вы. Как видите, прием сработал безотказно.

— Какого же черта вы потом не угомонились? — грубо спросил Овчинников. — Мало вам?

— Мало, господин капитан, — спокойно кивнул Мещеряков. — Эту историю вы ведь могли и услышать. Услышал же ее Плюснин. Что знает кум, знает кумова жена, а за ней вся деревня. Ваша реакция на Кадырова была условием необходимым, но не достаточным. И убедила меня не сказанная вами правда, а поведение во время расстрела. Такого не придумаешь и не сыграешь. Это изнутри, от сути.

«В нелогичности его не упрекнешь», — подумал Овчинников.

— Что до дверей без запоров, которые вы изобрели, так их давно нужно было ввести по всей Российской империи, — недобро ухмыльнулся есаул. — Политическая охрана в любой час дня и ночи без предупреждения и стука входит к любому жителю державы, подпавшему под подозрение, и решительно требует немедленных доказательств политической благонадежности. В случае их отсутствия его тут же превентивно отправляют на каторгу. Просто, как все гениальное. Только выжившие из ума либералы могут молоть чушь о презумпции невиновности. Экие скоты. Полиции, видите ли, следует доказать вину арестованного. Как бы ни так. Это подследственный пусть докажет свою невиновность. Доказал — что ж, твое счастье. Иди, гуляй пока. Ну а не сумел — тут уж не взыщи, милейший: бубновый туз на спину — и айда по Владимирке, куда Макар телят не гонял. Додумайся мы до этого вовремя, никакой революции в России бы не произошло.

Овчинников смотрел на Мещерякова с почтительным изумлением. Самое удивительное заключалось в том, что тот говорил совершенно серьезно. Во взгляде его светилась тоска по несбывшемуся.

— Ну, знаете, такого бы мне в голову не пришло… — проговорил Овчинников.

— А жаль, — отрубил есаул. — Однако вернемся к Плюснину.

— Так, значит, это его попросить остаться в камере? — с сомнением спросил Овчинников. — Контрразведчики, видите ли, народ серьезный, могут возникнуть осложнения.

— Ну, в случае осложнений… — Мещеряков усмехнулся и полоснул себя ребром ладони по горлу. — Спишут на бежавшего.

Овчинников успокоенно кивнул.