Лидия Обухова - Пограничные характеры

Пограничные рассказы отличаются от охотничьих тем, что, несмотря на свою необычайность, абсолютно правдивы.

Голоса за тонкой стеной, крякая и чертыхаясь от холода («…стены промерзли, матрац, как лед!»), обсуждали перед сном какие-то местные дела. Самый осуждающий и уничтожительный эпитет был «теплый», причем он употреблялся в прямом смысле. Некий Иванов (или Петров) ищет теплого места, то есть климата потеплее.

— А я в Заполярье десять лет, я тепла не ищу!

— Эх, а вот был я в отряде (называет номер), там печи топить умеют!

— Очковтиратели они: приехал Парфенов из Управления, так они ему печку докрасна накалили и шелковое одеяло откуда-то приволокли. Он теперь вернется в Москву и будет ахать: вот это отряд!

— Нет, полковник Парфенов — мужик умный, его одеялом не купишь.

За стеной раздался жалобный вопль: кто-то босой ногой коснулся пола.

— Здесь же на коньках кататься надо, а не ходить.

Для ободрения перешли к страшным воспоминаниям.

— Вот служил я на заставе: ледяное болото хлюпает круглый год. Идем в наряд — по колено в воде.

— А мы в выходной день, очень жаркий, отправились как-то на лодке ловить рыбу в Баренцевом море. Километров за пятьдесят от берега расположились на островке. Клев шел хорошо, решили заночевать, чтобы зорьку прихватить. А ночью ветер внезапно переменился, задул северян, и все обледенело: море покрылось льдинами. Лодку затерло — и в щепки. Да она и была бы нам уже бесполезна. Положение стало отчаянным. По льду пятьдесят километров не пройдешь, тем более он не крепок. Одежды теплой с собой нет. Наверняка погибли бы на этом чертовом острове, если б не разыскал нас вертолет.

— А я нес службу восемь лет на Черном море. Налетел на нас шторм — двенадцать баллов! Тросы полопались, как струны. Команда с нашего корабля сошла на берег и ухватилась за двенадцатидюймовые: они одни уцелели. И так трое суток держали свой корабль, чтобы не унесло.

— Сейчас хоть погода стоит тихая. А бывают действительно бураны, что на ногах не устоишь. Кому бы рассказать на вашем Черном море: полярная ночь и буран. Сочетание! Был такой случай: у одного парня жена родила сына. Ну, он на радостях раздавил один-одинешенек поллитровку и так воодушевился, что собрал передачку и пошел в родильный дом семейство проведать. А мела метель, да не простая, а полярная. Он шел, шел и вместо родильного дома попал на границу. Вот тебе и поздравил жену!

Потом они заговорили о том, что в сущности неосязаемая и невидимая линия границы, как ножом, разрезает иногда человеческие судьбы. Кто-то с чужих слов передал такой рассказ: бежал из заключения бандит. Десять дней шел к границе голодный, почти умирающий. Он знал: если хоть на шаг переступить пограничный столб — он уже вне досягаемости советских законов. И рвался к этому из последних сил. Наконец добрался до столба, рукой пощупал для верности и свалился обессиленный, впав не то в сон, не то в обморок. Тут его и взяли наши пограничники. Это была учебная пограничная полоса, метрах в двухстах от настоящей!

Утром мы сидели в штабе отряда и выбирали по карте мой маршрут. Названия были русские, норвежские и финские — вперемежку, например Трифонов ручей и рядом же Трифонон-Вара. Или Микулан-Вара, что явно указывало на некоего русского следопыта Николая. Уже с одиннадцатого века в договорах русских князей с норвежцами упоминаются эти земли. Мурманские поморы ходили на промысел к Груманту (Шпицбергену), зимовали там задолго до норвежцев. Это, как в документе, припечатано народной памятью в песне:

За пятьдесят лет до английского капитана Ченслера, корабль которого отбился от экспедиции и был заброшен бурей в устье реки Варзино (Ченслер на этом основании считается на Западе «первооткрывателем» Северного морского пути), сохранились сведения о плавании из Северной Двины по морю до Тронхейма посольства Ивана III к датскому королю. Видимо, дорога эта была известна и раньше, если такая особа, как дьяк Истома, царский посол, безбоязненно пустился в путь. (Интересно, что и Ломоносов в своих примечаниях к вольтеровской «Истории Российской империи при Петре Великом» счел необходимым поправить французского философа: «В Двинской провинции торговали датчане и другие нордские народы за тысячу лет и больше», — имея в виду дату приезда Ченслера, 1553 год. Ломоносов ссылался при этом на норвежскую сагу XIII века Снорре Стурлезона.)

Вообще споры о здешних краях ведутся издавна; тяжбы о землях и тонях длились сотнями лет. Еще в начале XIX века районом Петсамо и частью Кольского полуострова владели совместно три страны: Норвегия, Россия и Финляндия, и лопари платили по три налога в год, пока в 1828 году не установилась окончательная граница.

Мы довольно долго вели географические разговоры, как вдруг мой собеседник, Александр Григорьевич Касьянов, человек немолодой, вздохнул и проронил:

— А я ведь сам-то буровик. Ну, ушел на войну — и все кончилось. И жена топограф; три раза из-за меня специальность меняла: то учительницей была, то кем придется.

— Жалеете свою профессию?

— Очень. Случайно еду мимо, вышки, когда в отпуске, так внутри что-то непременно дрогнет. Вообще-то работа, может, и незавидная, а мне нравилась. Сейчас, конечно, я ее только вспоминаю; я уже больше пограничник, чем буровик.

Здесь, на границе, свой микроклимат: пограничное озеро Салмиярви находится в системе реки Патсо-Йоки, которая несет холодные воды. Поэтому температура меняется чуть ни с каждым километром. Например, до города Никеля напрямик через озеро три километра (в объезд — десять); и вот однажды в Салмиярви термометр показывал сорок девять градусов ниже нуля, а в Никеле было всего минус тридцать. Такая разница.

Даже когда едешь по шоссе (кстати, оно в образцовом порядке, чисто выметено, словно лопаточкой для торта, прихлопнуты и обрезаны мощные слои снега по обеим сторонам, будто это не глушь пограничная, а подступ к столице!), так вот: спустишься в самую незначительную ложбинку — теплеет, поднимаешься на крутояр у сопки — холодно.

А бывает и наоборот: теплый воздух держится повыше, у горы, а студеный оседает в низине. Но разница температур есть всегда.

Погода здесь — семь пятниц на неделе! Сегодня первое марта, с утра была такая пурга, что только один белый снег и виден кругом. Словно в самом деле с неба валились белки-векши да малые оленцы, как утверждала про эти края летопись.

Снег стоял сплошной, но был мягок: потеплело еще ночью. В сегодняшней непогоде, как в каждой стихии, таилась своя красота и величавая прелесть.