Лукьян Горлецкий - Граница

Савсан не узнала меня, хотя даже дотронулась рукой, отстраняя людей.

Носилки подняли и понесли. И она пошла вслед за ними.

— Савсан!

Она через плечо взглянула на меня, остановилась. Глаза вспыхнули радостью и удивлением.

— Ой, Петя? Ты?!

— Как види-те…

Я произнес это с запинкой. Как обращаться теперь к этой женщине? На «ты»? На «вы»? Думал ли я в те годы, в те давние годы, тридцать лет назад, что когда-нибудь придется ломать себе голову над этим вопросом?

Она подбежала, стиснула мою руку обеими руками, стала всматриваться в мое лицо, и я подумал, что, наверно, заметила морщинки и у меня.

— Ну и встреча, ну и встреча!.. — повторяла она. — Какими же судьбами? Где ты сейчас?

Она первая сказала мне «ты». Нет, не обмолвилась — снова обратилась вот так, по-давнему, по-дружески. И мне сразу стало легко.

— Видишь — снова на Памире. Служба…

Она приподнялась на цыпочки, дотронулась пальцем до звезды на погоне моего кителя.

— Подполковник…

Геологи уже ушли далеко от нас. Мы поспешили вслед за ними. Савсан двигалась легко, как девчонка, ловко перепрыгивая через камни.

— Давно здесь? Что же я тебя не видела?

— Полгода уже. А как ты могла увидеть?

Савсан все посматривала на меня.

Ее позвали к больному.

— Прости, потом поговорим! — крикнула она на ходу и побежала.

Шел 1930 год. Я окончил училище и получил назначение на Памир. До Оша я ехал поездом, а из этого городка, стоящего у ворот Памира, добирался до пограничного отряда свыше месяца. Утомительным и бесконечным мне показался этот путь. По горным тропам через перевалы и ущелья меня тащили то верблюды, то лошади. Но большую часть пути пришлось идти пешком.

Но вот этот нелегкий путь уже позади. Я — в кабинете начальника отряда Кузнецова. На мне новое обмундирование, полученное еще в училище, до блеска начищенные сапоги, на плечах поскрипывают новые ремни. На петлицах — два кубика. Это значит, что я заместитель начальника заставы по политической части.

Я вытянулся по стойке «смирно» и замер. Кузнецов тоже стоит за столом, покрытым зеленым сукном, сухощавый, очень высокий, в ладно подогнанном обмундировании. Лицо волевое, с тонкими, строго сжатыми губами. Взгляд острый, требовательный. Все в нем несуразно длинное и тонкое — ноги, руки, торс, но отличная строевая выправка словно совсем устраняет этот недостаток.

Кажется, в нем заложена какая-то внутренняя сила, которая делает его очень живым и привлекательным. Он ходит ровно, легко, пружинисто — приятно на него смотреть. Я целый час наблюдал за ним, пока дожидался, когда он освободится, — Кузнецов перед зданием штаба отряда показывал начальникам застав упражнения на брусьях и турнике. Тогда я понял, что он не только превосходный спортсмен, но по душе и по крови строевик, влюбленный в дисциплину, в выправку, в исполнительность бойца.

— Садитесь, я же разрешил, — сказал он мягко, и в карих глазах его промелькнула ироническая улыбка.

Я сел около стола. Кузнецов достал папиросу, закурил.

— Вам будет трудно. Памир есть Памир.

— Почему мне? Всем трудно.

Кузнецов откровенно улыбнулся и подошел ко мне:

— Все привыкли, а вам еще привыкать. Да и служить вы будете на самой далекой заставе.

— Я уже привыкаю. Из самого Оша.

— Да. «От Оша до Хорога — трудная дорога, а от Хорога до Оша — дорога хороша», — продекламировал он.

— Какая-то загадка. Как ее понимать? А-а… без привычки дорога трудная, а привыкнешь — хороша. Отгадал?

— Нет. Тут смысл иной. Сложили это четверостишие казаки, охранявшие границу еще до революции. Не каждый солдат, попавший на Памир, возвращался обратно. Памира боялись. И ехали со страхом. «От Оша до Хорога была трудная дорога». А вот когда служба благополучно закончена и солдат возвращался домой — «От Хорога до Оша дорога была хороша».

В кабинет зашел дежурный.

— Фаязова нет.

— Как это — нет? — строго взглянул на него начальник отряда. — Найти и немедленно прислать ко мне!

В просторный кабинет заходили и рассаживались начальники застав. В отряде проходили командирские сборы. Последним появился рослый смуглолицый командир в выцветшей гимнастерке, туго затянутой потертыми ремнями. На петлицах его блестело три квадрата. Держался он независимо, уверенно и с достоинством.

— Товарищ Фаязов, вам срочно нужен заместитель? Или, может, вы еще повремените? — спросил Кузнецов.

— Очень нужен. Самая далекая застава; я один кручусь как белка в колесе. Все на мне — и строевая, и тактическая, и огневая, и конная…

— Так вам заместитель по боевой нужен?

— Конечно. Не управляюсь я один, а придет зима — совсем плохо.

— А мы вам думаем дать заместителя по политчасти.

— Ну, нет, лучше по боевой. А с этим можно подождать. Политзанятия я провожу, меня нет — Прищепа, главное — боевая, она решает все. А какой толк от комиссара. Да и не люблю я их, этих комиссаров.

Начальники застав бурно зашумели, а Кузнецов с недоумением и досадой поднялся:

— Фаязов? Что я слышу? Правду говорят, что вы беспартийный командир с партийным билетом. Теперь я сам убедился, что именно вам больше всего нужен заместитель по политчасти. Познакомьтесь, вот он — ваш заместитель. Товарищ Крылов. — Начальник отряда кивнул в мою сторону.

Я поднялся. Все с удивлением повернули голову в мою сторону, и особенно удивился и посуровел Фаязов. Он подошел и молча пожал мне руку.

— Товарищи начальники застав! — Кузнецов резко постучал карандашом по столу, требуя внимания. — Мы прерываем сборы. На границе неспокойно. Вы это знаете. Я прошу вас срочно отправиться на заставы. Ни часу задержки! Всё!

И мы с Фаязовым три дня, как по тревоге, скакали во весь опор на заставу Рын. Фаязов был не в духе и беспощадно хлестал коня. Мы неслись как на пожар. Я еле поспевал за ним. Мне казалось, что Фаязов нарочно так гонит коня, чтобы показать мне, где раки зимуют, вытрясти печенки из «комиссара», как он иронически называл меня. Я не комиссар, а заместитель по политчасти. Комиссарами назывались политические руководители высших инстанций — полков, отрядов, дивизий, и слово «комиссар» в применении ко мне звучало издевкой, точно солдата называли генералом.

Мы почти не разговаривали. Недалеко от заставы Фаязов остановился около ручья. Он напился воды, достал из полевой сумки полотенце, бритву, помазок и мыло.

— Как думаешь, комиссар, можно появляться перед бойцами с такой щетиной? — Фаязов рассматривал меня, запыленного, обросшего и смертельно уставшего.

— Конечно, нельзя.

— Так и вы давайте брейтесь, — сказал он, искоса поглядывая на меня. — Вот, скажем, по расписанию огневая подготовка, а меня нет. Вы смыслите что-нибудь в военном деле? Сможете провести занятие? — Фаязов повернул ко мне намыленное лицо. Черные глаза его блестели.