Генри Хаггард - Рассвет

— Ну, честно говоря, я точно не знаю. Просто иногда она создает такое впечатление…

— О, значит не было ничего конкретного?

— Ну да, однажды она взяла меня за руку, или я взял ее за руку, не знаю… но я не придаю этому особого значения, потому что это же часто происходит, не так ли, и в девяти случаях из десяти это вообще ничего не значит. Почему я спрашиваю вас об этом, так это потому, что, если что-то в этом роде и правда есть, мне лучше прекратить это, потому что это было бы нечестно ни перед ней, ни перед Анжелой, ни перед самим собой… Понимаете, было бы опасно играть с такой женщиной, как Милдред!

— Значит, вы бы уехали, если бы думали, что она проявляет к вам более теплый интерес, чем обычно леди проявляют к мужчинам, помолвленным с другими?

— Конечно, я был бы обязан так поступить!

— Ну, тогда я думаю, что смогу успокоить вас. Я довольно внимательно наблюдала за миссис Карр… в том смысле, который имеете в виду вы, она влюблена в вас не больше, чем в ваше пальто. Она, без сомнения, немного кокетка и, вероятно, хочет, чтобы вы влюбились в нее — это естественное честолюбие женщины; но что касается настоящей влюбленности в вас, то это абсурд. Женщины не влюбляются так легко; они слишком заняты мыслями о себе, чтобы иметь время думать о ком-то еще. Для них вся жизнь — «я», «я», «я», с утра до ночи. Кроме того, взгляните на дело с точки зрения здравого смысла. Неужели вы полагаете, что такая богатая и красивая особа, как миссис Карр, которой достаточно поднять руку, чтобы весь Лондон оказался у ее ног, способна подарить свою любовь к молодому человеку, который, как она знает, уже помолвлен и который — простите мне мою прямоту — не может похвастаться теми же рекомендациями, что и многие ее поклонники? Конечно, вполне возможно, что общество миссис Карр может быть опасным для вас, и в этом случае было бы разумнее уехать, но на самом деле я не думаю, что вам нужно беспокоиться из-за нее. Она находит вас очаровательным компаньоном, в некотором смысле — полезным, вот и все. Когда вы уедете, кто-то другой вскоре займет пустующее место.

— Тогда все в порядке, — сказал Артур, почему-то не испытывая такого уж дикого восторга, как следовало бы, услышав, что Милдред совершенно наплевать на него; но такова уж человеческая натура.

От восемнадцати до тридцати пяти лет девяносто процентов, во всяком случае — большинство мужчин в мире хотели бы сосредоточить в себе привязанность каждой молодой и красивой женщины, которую они знают, даже если бы у них не было и тени шанса жениться на одной из них. Та же тенденция наблюдается и у противоположного пола, только в их случае с еще меньшей долей исключений.

— Кстати, — спросил Артур, — как поживает мой достойный опекун, мистер Джордж Каресфут?

— К сожалению, не очень хорошо. Я очень беспокоюсь о его здоровье. Сейчас он сменил обстановку и находится на юге Англии.

— Мне очень жаль, что он болеет. Знаете, я думаю, вы сочтете меня нелепым… но вы сняли тяжесть с моей души. Меня всегда терзала мысль, что он хочет жениться на Анжеле, и иногда я, боюсь, даже подозревал, что Филип Каресфут отослал меня, чтобы дать ему шанс. Видите ли, Филип необычайно любит деньги, а Джордж богат.

— Что за нелепая идея, мистер Хейгем! Ведь Джордж смотрит на брак как на институт Лукавого. Он восхищается Анжелой, я знаю, он всегда восхищается хорошенькими личиками, но что касается мечты жениться на девушке вдвое моложе его и вдобавок на собственной племяннице — уверяю вас, это последнее, что он сделал бы в этой жизни.

— Я рад это слышать. Уверяю вас, мне самому было неловко так думать о нем. Леди Беллами, не могли бы вы кое-что для меня сделать?

— Что же, мистер Хейгем?

— Расскажите Анжеле все обо мне.

— Но будет ли это вполне честно, мистер Хейгем? Я имею в виду, учитывая условия вашей помолвки?

— Вы же никогда не обещали не говорить обо мне; я же обещал всего лишь не пытаться устно или письменно общаться с Анжелой.

— Хорошо, я расскажу ей, что встретила вас и что вы здоровы, и, если Филип позволит мне, я расскажу ей больше, но, конечно, я не знаю, захочет он или нет. Что это у вас за кольцо?

— Это Анжела подарила мне, когда мы обручились. Оно принадлежало ее матери.

— Вы позволите мне взглянуть на него?

Артур протянул руку. Кольцо было старинное, с большим изумрудом, ограненным, как печать, и плотно оправленным в тусклое золото. На лицевой стороне камня были выгравированы какие-то таинственные знаки.

— Что за надпись выгравирована на камне?

— Я не уверен, но Анжела сказала мне, что мистер Фрейзер снял с него слепок и переслал его одному знаменитому ученому-востоковеду. Его друг сказал, что камень, должно быть, очень древний, так как надпись, вроде бы, на санскрите, и что по его мнению, это слово означает «Навсегда» или «Вечность». Анжела сказала, что кольцо принадлежало семье ее матери в течение многих поколений и, как предполагается, было привезено с Востока около 1700 года. Вот и все, что я о нем знаю.

— Этот девиз больше подходит к обручальному кольцу, чем к кольцу для помолвки, — сказала леди Беллами с одной из своих мрачных улыбок.

— Но почему?

— Потому что помолвки подобны обещаниям и коркам пирога — их легко нарушить.

— Надеюсь, однако, что с нами этого не случится, — сказал Артур, пытаясь рассмеяться.

— Надеюсь, что нет, но никогда не верьте женщине до конца, иначе вы пожалеете об этом. Всегда принимайте все ее клятвы и заверения, как принимаете политические заявления — вежливо, почтительно, делая вид, что полностью им доверяете… но оставьте себе малую толику недоверия. Женская верность — это, в основном, фикция. Мы верны так же, как и мужчины, до тех пор, пока это нас устраивает; с той разницей, однако, что мужчины лгут из страсти или импульса, а женщины — из расчета.

— Вы нарисовали не слишком-то симпатичный портрет представительниц своего пола.

— Когда же правда бывает приятна? Только когда мы облекаем ее наготу в лохмотья воображения или подслащиваем ее вымыслом, она может доставить нам удовольствие. Сама по себе она настолько безобразна, что общество в своей утонченности даже не слышит ее, а предпочитает употреблять соответствующую формулу. Благодаря этому, всякая страсть, какой бы гнусной она ни была, называется «любовью», всякий суеверный ужас и унизительные попытки примириться с невидимым известны как «религия», а эгоистичная жадность и жажда власти маскируются под вполне похвальное «честолюбие». Правда стала такой странной от неупотребления, что люди, подобно Пилату, даже не знают, что это такое! Впрочем, я хотела сказать, что если вы решитесь довериться мне, я думаю, что смогу найти способ передать сообщение от вас Анжеле — не заставляя вас при этом нарушить свое обещание или сделать что-нибудь бесчестное.