Генри Хаггард - Рассвет

Тут Филип начал проявлять признаки значительного беспокойства, причина которого была достаточно очевидна: пока они беседовали, из дома показалась огромная свирепая овчарка, явно вознамерившаяся преследовать Филипа; пес рычал зловеще и низко, а нос его был нацелен на икры выбранной жертвы.

— Ты не мог бы отозвать это животное, Джордж? — сказал он, наконец. — Собака выглядит не слишком дружелюбно.

— О, это же Снарли, он просто рычит! Не обращай на него внимания, он ни за что не укусит, пока ты не остановишься.

Филип инстинктивно ускорил шаг. Джордж продолжал:

— Ну, разве он не красавец? Это чистокровная тибетская овчарка, и я поставлю на него в любой схватке с псом такого же веса. На днях утром он убил двух собак, а вечером сбил с ног нищенку. Ты бы слышал, как она вопила!

В этот момент, к счастью для ног Филипа, которые уже начало сводить от тревожного возбуждения, внимание мистера Снарли было отвлечено приближением двуколки, и он умчался, чтобы позабавиться рычанием на лошадь. Двуколка остановилась возле дома, и из нее вышел высокий, весьма приятного вида молодой человек в сопровождении крупного рыжего бульдога.

— Полагаю, вы — мистер Каресфут? — сказал молодой джентльмен, снимая шляпу и обращаясь к Джорджу.

— Да, мистер Хейгем, к вашим услугам. Я очень рад вас видеть. Это мой кузен, мистер Филип Каресфут.

— Я должен извиниться за то, что взял с собой Алека, моего пса, — начал Артур Хейгем, — но дело в том, что в самый последний момент человек, с которым я собирался его оставить, должен был уехать, и у меня не было времени найти другой приют до отхода поезда. Я подумал, что если вы возражаете против собак, то его легко можно отправить куда-нибудь в деревню. Он очень добродушен, хотя по его внешности такого не скажешь.

— О! С ним все будет в порядке, я полагаю, — сказал Джордж, впрочем, довольно угрюмо, потому что, за исключением Снарли, в дьявольском характере которого он находил что-то бодрящее и приятное, он не любил собак. — Однако будьте осторожны, не то мой Снарли задаст ему трепку. Хорошая, хорошая собака, — и он попытался погладить Алека по голове, но животное свирепо зарычало и увернулось от него.

— Я никогда раньше не видел, чтобы он так делал! — смущенно воскликнул Артур, от всей души желая, чтобы Алек оказался где-нибудь в другом месте. — Полагаю, он невзлюбил вас. Собаки иногда так делают, знаете ли.

В следующую секунду его осенило, что это была одна из тех вещей, которые лучше было бы оставить невысказанными, и он почувствовал себя еще более неловко, чем до этого. Однако в этот самый момент ситуация чрезвычайно накалилась — благодаря приближению грозного Снарли, который сопроводил лошадь до самой конюшни, а теперь вернулся к дому — и заметил Алека. Громадный пес шел очень медленно, полным боевым порядком: его зловещие зубы сверкали, а шерсть и хвост встали дыбом, как у разъяренного медведя.

Артур, уже достаточно выбитый из колеи собачьим вопросом, счел за лучшее не обращать на него внимания; и даже когда он отчетливо услышал, как Джордж, проходя мимо, тихонько шепнул что-то своему псу, он удовлетворился тем, что пнул Алека в знак предупреждения, чтобы тот вел себя прилично, и вступил в какой-то бессвязный разговор с Филипом. Однако вскоре нарастающее рычание позади него возвестило, что битва неизбежна. Оглянувшись, он увидел, что Снарли стоит над бульдогом, которого он превосходил размерами вдвое, и уже вцепился своими жуткими зубами Алеку в шею; Джордж наблюдал за происходящим с едва сдерживаемым весельем.

— Я думаю, мистер Каресфут, что вам лучше отозвать вашу собаку, — добродушно заметил Артур. — Мой Алек миролюбив, но если уж вступит в драку — его трудно унять.

— О, пусть уж они сами все уладят между собой; глядишь — еще станут лучшими друзьями. Держи его крепче, Снарли!

Ободренный таким образом, Снарли схватил бульдога и, подняв его в воздух, яростно встряхнул — это был поступок, который совершенно вывел Алека из себя. Вот тут и началась эпичная битва. Сначала бульдог явственно проигрывал — размеры, вес, длина ног и челюсти его противника, не говоря уже о густой шерсти, которой он был защищен, всё было против него. Однако Алек воспринял нападение очень спокойно, даже не зарычав в ответ, что странно контрастировало с громогласным стилем ведения боя Снарли. И, наконец, терпение было вознаграждено: передняя лапа врага оказалась в мощных челюстях Алека и оставалась там до тех пор, пока преувеличенное внимание Снарли к его загривку не заставило бульдога ослабить хватку. С этого момента овчарке приходилось драться на трех лапах, что приводило ее в отчаяние, но все же у нее было преимущество, и лишь тогда, когда любая другая собака размером с Алека отступила бы, полумертвая от увечий, превосходство бульдога в храбрости и выносливости начало сказываться. Совершенно не обращая внимания на свои раны и кровь, заливавшую ему глаза, он медленно, но верно загнал огромного овчара, который к этому времени был бы и сам рад остановиться, к стене дома, а затем внезапно вцепился ему в горло. Снарли, пытаясь вырваться, перекувырнулся прямо через Алека, но когда он снова поднялся на ноги, его горло все еще было зажато мертвой хваткой хладнокровного бойца.

— Уберите свою собаку! — крикнул Джордж, видя, что дело приняло такой оборот, которого он никак не ожидал.

— Боюсь, что это невозможно! — вежливо ответил Артур, хотя вид у него был совсем не вежливый.

— Если вы его не отзовете, я его пристрелю.

— Вы ничего подобного не сделаете, мистер Каресфут; вы сами натравили свою собаку на мою, и вам придется отвечать за последствия. Ах, вот дело и кончено.

Пока он говорил, задыхающийся Снарли, чей черный язык вывалился из пасти, в последний раз судорожно дернулся и перестал дышать. Удовлетворенный этим результатом, Алек отпустил его и, презрительно обнюхав своего мертвого противника, вернулся к своему хозяину, где, спокойно усевшись, принялся зализывать те многочисленные раны, до которых мог дотянуться.

Джордж, увидев, что его любимец мертв, в ярости набросился на гостя. Лицо его приобрело поистине дьявольское выражение. Однако Артур, действуя с удивительным для столь молодого человека самообладанием, остановил его.

— Помните, мистер Каресфут, — прежде чем вы скажете что-нибудь, о чем впоследствии можете пожалеть — что ни я, ни моя собака не виноваты в том, что случилось. Мне очень жаль, что ваш пес погиб, но в этом виноваты лишь вы сами. Боюсь, однако, что после случившегося я буду здесь столь же нежеланным гостем, как и Алек; поэтому, если вы соблаговолите снова вызвать мне экипаж, я уеду. Наше дело, без сомнения, можно закончить и в переписке.