Генри Хаггард - Рассвет

— Грустно думать, — сказал Артур несколько назидательным тоном, но главным образом для того, чтобы узнать мнение своей спутницы, — что все это очарование не может длиться вечно — как и мы все, оно приговорено к смерти.

Анжела негромко продекламировала в ответ:

— Чьи это строки? — спросил Артур. — Я не узнаю их.

— Мои собственные, — застенчиво ответила девушка. — Это перевод одной греческой оды, которую я написала для мистера Фрейзера. Я могу прочесть оригинал, если хотите… он, мне кажется, намного лучше перевода и написан на неплохом греческом языке.

— О, благодарю вас, Мисс Синий Чулок, меня вполне удовлетворил ваш английский вариант. Вы меня пугаете, Анжела. Большинство людей довольствуются тем, что с грехом пополам переводят английские стихи на греческий; вы же обращаете процесс вспять, хладнокровно выражаете свои мысли по-гречески, а затем снисходите до того, чтобы перевести их на родной язык. Жаль, что вы не учились в Кембридже — или как он там называется… Гиртон? Было бы забавно посмотреть, как вы с легкостью получаете сразу два высших образования.

— Ах! — воскликнула Анжела, краснея. — Вы такой же, как и мистер Фрейзер, вы переоцениваете мои способности. К сожалению, я вовсе не настолько безупречна, а во многих вещах вообще поразительно невежественна. Разумеется, я была бы дурочкой, если бы после десяти лет кропотливой работы под руководством такого замечательного ученого, как мистер Фрейзер, не знала классических дисциплин и математики. Знаете, в течение последних трех лет моего обучения, мы, как правило, вели наши обычные разговоры во время занятий на латыни и греческом, месяц за месяцем, иногда с самыми забавными результатами. Никогда не поймешь, как мало знаешь о мертвом языке, пока не попробуешь говорить на нем. Просто попробуйте говорить по-латыни в течение хотя бы пяти минут — и сами увидите.

— Благодарю вас, Анжела, но я не собираюсь демонстрировать вам свое невежество.

Она рассмеялась.

— Нет, вы определенно хотите развлечься за мой счет, пытаясь убедить меня, что я великий ученый. Вообще-то до того, как вы начали превозносить мои воображаемые достижения, я хотела сказать, что ваше замечание о мире, приговоренном к неминуемой смерти, прозвучало довольно… болезненно.

— Почему же? Ведь это, несомненно, истинное замечание.

— Да, в некотором смысле, но мне кажется, эта сцена говорит, скорее, о воскресении, а не о смерти. Посмотрите на землю, рождающую цветы, на мертвые деревья, покрывающиеся листвой. В этом нет никаких признаков смерти — скорее, это символ обновления и прославления жизни.

— Да, но нам все равно предстоит столкнуться с ужасным фактом смерти; ведь и сама природа умерла, прежде чем расцвести снова; она умирает каждую осень, чтобы воскреснуть весной. Но откуда нам, людям, знать, в какой форме мы возродимся? Как только человек начинает мыслить, он оказывается лицом к лицу с этой ужасной проблемой, к необходимости решения которой он приближается с каждым днем — и знает об этом. Я часто думаю, что положение такого человека даже хуже, чем положение осужденного преступника, ибо преступник всего только лишается возможности прожить отпущенный ему срок, пусть неопределенный, но абсолютно ограниченный. Мыслящий же человек понятия не имеет, чего он лишится, и что ждет его в тех эонах, куда он попадет после смерти. Именно неопределенность смерти страшнее всего, и пока смерть угрожает человечеству, я удивляюсь не только тому, что оно, по большей части, вовсе выкинуло эту проблему из головы, но и тому, что люди всерьез могут думать о чем-то другом.

— Помнится, — отвечала Анжела, — когда-то я думала точно так же и обратилась за советом к мистеру Фрейзеру. «Библия, — сказал он мне, — удовлетворит ваши сомнения и страхи, если только вы будете читать ее правильно». Я, конечно, не осмелюсь давать вам советы, я просто передаю его слова вам — это совет очень хорошего человека.

— Значит, вы не боитесь смерти или, вернее, того, что лежит за пределами жизни?

Анжела посмотрела на Артура с некоторым удивлением.

— А почему я, бессмертная, должна бояться перемены, которая, как я знаю, не может причинить мне вреда — напротив, она только приблизит меня к самой цели моего существования? Конечно, я боюсь самой смерти, как и все мы, но опасностей за пределами жизни я не боюсь. Как ни прекрасен порой этот мир, в каждом из нас есть нечто, стремящееся подняться над ним, и если бы я знала, что должна умереть прямо сейчас, я думаю, что встретила бы свою судьбу без колебаний. Я уверена, что когда наши трепещущие руки откинут вуаль Смерти, мы увидим ее черты — бесстрастные, но очень красивые.

Артур смотрел на нее с удивлением, гадая, что же это за женщина, которая в расцвете молодости и красоты может без дрожи смотреть в лицо великому неизвестному. Когда он снова заговорил, в его голосе прозвучало нечто, напоминающее то ли зависть, то ли горечь.

— Да, вам-то хорошо так говорить — ведь ваша жизнь чиста и свободна от зла, но для меня, с осознанием всех моих грехов и несовершенств, все выглядит иначе. Для меня и тысяч таких, как я, борющихся за жизнь, бессмертие таит не только надежду, но и ужас. Человек всегда страшился и будет страшиться будущего, ибо природа человеческая неизменна. Вы же знаете строки из «Гамлета»:

— О, Артур, — серьезно ответила Анжела, впервые обратившись к нему по имени. — Как мало, должно быть, вы верите в милость Творца, необъятную, словно океан, если можете так говорить! Вы считаете, что я лучше вас — но чем же? И у меня есть дурные мысли, и я делаю плохие вещи так же часто, как и вы, и пусть они другие — я уверена, от этого они не менее плохи. Каждый из нас должен нести ответственность в соответствии со своим характером и своими искушениями. Я, однако, стараюсь уповать на Бога и на то, что Он отпустит мне мои грехи, и верю, что, если я сделаю все возможное, Он простит меня, вот и все. Впрочем, простите меня — я не имею права проповедовать вам, ведь вы старше и мудрее меня.

— Если бы вы только знали! — воскликнул Артур, невольно схватив ее за руку. — Если бы вы знали… Хотя я никогда ни с кем не разговаривал обо всем этом, да и не смог бы сказать никому, кроме вас — но эти вопросы так тяготят меня, что знай вы об этом — вы бы не говорили, что я мудрее, а постарались бы обратить меня в свою веру!