Генри Хаггард - Рассвет

Но хотя до сих пор между ними не случилось ни любовных объятий, ни поцелуев, ни ласковых слов, когда их руки соприкасались, их обоих охватывало странное волнение, и нежный румянец окрашивал ясный лоб Анжелы, словно дрожащий солнечный луч, падающий на мраморные черты какой-нибудь белоснежной Венеры; только в глазах друг друга они находили святую тайну. Заклинание еще не полностью сработало, однако жезл великого чародея земли уже коснулся их, и они изменились. Анжела была уже не та девушка, какой мы узнали ее чуть больше двух недель назад. Неприметная перемена произошла в ее лице и манерах; веселая улыбка, когда-то такая яркая и открытая, стала мягче и нежнее, и смеющееся сияние ее серых глаз сменилось выражением благодарности и удивления, с какими путник в пустынной глуши смотрит на нежданный оазис своего долгожданного отдыха.

Много раз Артур чуть было не проговорился женщине, которую страстно обожал, и каждый новый день до такой степени разжигал в нем тлеющий огонь любви, что, в конце концов, он почувствовал, что больше не может держать свою тайну при себе. И все же он боялся признаться; лучше, думал он, жить счастливо, хотя и терзаясь сомнениями, чем рисковать своей судьбой ради одного порыва, ибо перед его глазами стоял черный ужас возможной неудачи; а после нее чего будет стоить его жизнь? Здесь, с Анжелой, он жил в Эдеме, и жизнь эту не могли омрачить ни дурные предчувствия, ни тревога, ни страх перед полуживым змием Джорджем, пока все озаряло присутствие той, кого он надеялся сделать своей Евой. Но снаружи и вокруг райского сада, где Анжелы не было, не было для Артура вообще ничего, кроме бесплодной земли, чертополоха и полного запустения, которое он не осмеливался представить даже в воображении.

А что же Анжела, взиравшая на все эти нераскрытые пока тайны удивленными глазами, была ли она счастлива в эти весенние дни? Почти; но все же в ее сердце росло осознание необходимости усилий, какой-то трансформации, ощущение растущего напряжения неких скрытых сил. Бутон распускающейся в своем великолепии розы должен, если в розе есть жизненные силы, подвергнуться некоторому такому усилию, прежде чем он сможет открыть свою красоту; бабочка, только что освободившаяся от тусклой оболочки, скрывавшей ее великолепие, сначала должна почувствовать свои несовершенные крылья, которые она расправляет на солнце, чтобы привыкнуть к их непривычной тяжести. Так было и с Анжелой; она расправила прорезавшиеся крылья под солнцем своей новой жизни и нашла их довольно странными, еще не зная, что они созданы для того, чтобы нести ее к увенчанным цветами высотам любви.

Анжела была одной из тех редких натур, в которых страсть, известная нам под общим названием Любви, приближалась к совершенству настолько, насколько это вообще возможно в наших человеческих сердцах. Ибо есть много видов и разделений любви, начиная от любви чистой, незыблемой и божественной, которая изливается на нас свыше, и кончая убийственным безумием наподобие того, которым был охвачен Джордж Каресфут. Несомненно, одно из самых печальных свидетельств нашей несчастной человеческой сущности состоит в том, что даже среди самых чистых из нас нет никого, кто мог бы полностью избавить белизну своей возвышенной любви от ее земной грязи. Действительно, если бы мы могли настолько победить побуждения нашей природы, чтобы любить в совершенной чистоте, мы уподобились бы ангелам. Но подобно тому, как белые цветы иногда можно найти на самой черной скале, так и в мире расцветают духи столь же чистые, сколь и редкие — настолько свободные от зла, так надежно осененные всемогущим крылом Создателя, что они могут почти достичь этого совершенства. Только вот любовь, которую они должны дарить, слишком возвышенна, слишком свята и сильна, чтобы быть понятной остальным людям: часто она растрачивается на того, кто неравен ей и не умеет на нее ответить; иногда мудрее всего предложить такую любовь Тому, от кого она и снизошла…

Мы смотрим на скованную льдом реку, и ничто не говорит нам о том, что под этим прочным белым покровом течение устремляется к океану. Но вот приходит весна, заключенные в ледяную темницу воды разрывают свои оковы, и мы видим радостный поток, сверкающий в солнечном свете. Так произошло и с сердцем нашей героини; дыхание страсти Артура и свет глаз Артура согрели ее сердце и почти освободили реку любви. Уже сейчас можно расслышать, как трескаются и вздрагивают ледяные стены; скоро они падут, и ее глубокая преданность возлюбленному будет столь же сильна, как сильно стремление освобожденного потока к принимающему его морю.

«Хорошо сказано!» — отметит, быть может, читатель; но сказано, конечно, не настолько хорошо, чтобы описать самое прекрасное явление в этом странном мире — дар безвозмездной любви достойной женщины!

Как бы там ни было, слова эти послужат своей цели, когда нам станет ясно, что в сердечных делах двух главных действующих лиц на нашей сцене назревает кризис.

Как-то в субботу утром, когда май был уже на исходе, Филип объявил, что собирается уехать по делам в Лондон до понедельника. Этот человек давно уже очерствел душой по отношению к окружающему миру, и хотя Артур, опасаясь, что об Анжеле могут сказать что-нибудь недоброе, намекнул, что подобный отъезд будет выглядеть странно, Филип только рассмеялся в ответ, сказав, что не сомневается в способности своей дочери позаботиться о себе, даже когда речь идет о таком очаровательном молодом джентльмене, как Артур.

На самом деле целью Филипа было избавиться от Анжелы, выдав ее замуж за этого молодого Хейгема, который так удачно свалился прямо с небес, и которого он, пожалуй, даже полюбил. В связи с этим Филип справедливо заключил, что чем больше времени молодые люди проведут вместе, тем выше вероятность достижения его цели. Поэтому он старался как можно чаще оставлять их наедине.

Вечером в эту субботу Артур собрался с духом и пригласил Анжелу прогуляться с ним по развалинам. Анжела немного поколебалась, предчувствуя, что вот-вот что-то должно произойти, но необыкновенная красота вечера, не говоря уже о перспективе провести его в обществе Артура, склонила чашу весов в пользу согласия.

Это был один из тех вечеров, которые, если повезет, выпадают за все наше английское лето пять-шесть раз. Луна была в полном своем сиянии, и когда сумерки окончательно угасли, она залила небеса своим загадочным светом. Каждая веточка и травинка были видны так же ясно, как днем, но при этом блестели, словно матовое серебро. Стояла необыкновенная тишина, и воздух был таким неподвижным, что резкие тени деревьев бестрепетно лежали на траве, лишь увеличиваясь с каждым часом. Словом, эта ночь была одой из тех, что наполняют нас неописуемыми эмоциями, подводя к куда более тесному общению с невидимым, чем яркий солнечный день. В такой час мы иногда чувствуем — или думаем, что чувствуем — присутствие иных существ вокруг нас, и невольно прислушиваемся к шепоту невидимых крыльев и полузабытым голосам наших былых возлюбленных.