Генри Хаггард - Рассвет

В этот особенный вечер именно такое чувство шевельнулось в сердце Анжелы, когда она медленными шагами направилась к маленькому деревенскому кладбищу, похожему на те, которые можно найти во многих сельских приходах, за исключением, разве того, что население деревни было очень маленьким, и свежих могил было совсем немного. У большинства старых могил вовсе не было надгробных камней, чтобы вспомнить имена забытых мертвецов; однако тут и там были разбросаны блеклые каменные плиты, некоторые из которых уже погрузились на фут или два в землю, некоторые лежали на ней ничком, а остальные были перекошены постепенным оседанием их опор под самыми разными углами, как будто они внезапно замерли посреди безумного вихря пляски Смерти.

Пробираясь между ними, Анжела остановилась под древним тисом и, указывая на один из скромных холмиков, которого едва касался лунный свет, тихо сказала:

— Это могила моей матери.

Это было и впрямь скромное последнее жилище — небольшой бугорок плотного зеленого дерна, окруженный оградой и засаженный турецкими гвоздиками и незабудками. В изголовье стоял белый мраморный крест, на котором Артур едва различил слова «Хильда Каресфут» и дату смерти.

Он хотел что-то сказать, но девушка остановила его легким движением, а затем, подойдя к ограде, закрыла лицо руками и застыла неподвижно. Артур с любопытством наблюдал за ней. Что, спрашивал он себя, происходит сейчас в голове этой странной и прекрасной девушки, выросшей такой милой и чистой среди унылого запустения, словно белая лилия, одиноко цветущая зимой на черных африканских равнинах? Вдруг Анжела подняла голову и увидела, что он вопросительно смотрит на нее. Она подошла к нему и тем нежным, почти умоляющим голосом, который составлял одну из ее величайших прелестей, сказала:

— Боюсь, вы считаете меня очень глупой.

— Почему же я должен считать вас глупой?

— Потому что я пришла сюда ночью, чтобы постоять перед полузабытой могилой.

— Я вовсе не думаю, что вы глупая. Мне просто интересно, что происходит у вас в голове.

Анжела опустила голову и ничего не ответила, а часы над их головами принялись отбивать время, своим угрюмым и торжественным звоном бросая дерзкий вызов ночной тишине. Что такого торжественного в ударе колокола на часах, когда стоишь ночью на церковном дворе? Может быть, в это время природа наша смягчается и потому более подвержена к влиянию суеверий? Или же тысячи свидетельств нашей смертности, окружающие нас, взывая с немой силой к нашим естественным страхам, распахивают на некоторое время врата нашего запечатанного до поры воображения, чтобы наполнить его обширные залы пророческими отголосками нашего конца? Наверное, спрашивать бесполезно. Результат остается одним и тем же: мало кто из нас может слышать эти звуки ночью без содрогания, и, если бы мы облекли наши мысли в слова, они бы звучали примерно так:

— Этот звук когда-то слышали уши тех, кто спит вокруг нас. Мы слышим его теперь. Через некоторое время, час за часом, он будет эхом отдаваться от надгробий и наших могил, и новые поколения, дети безмолвного будущего, будут стоять там, где стоим сейчас мы, и будут слушать; и будут размышлять, как и мы размышляли, над теми же проблемами, которые должны были решить мы; в то время как мы — разве мы не будем глухи, чтобы слышать их, и немы, чтобы говорить с ними?

Таковы, во всяком случае, были невысказанные мысли, которые закрались в сердца Артура и Анжелы, когда звук колокола растворился в тишине. Девушка слегка побледнела и взглянула на Артура, и он невольно вздрогнул, тем временем даже пес Алек тревожно принюхивался и неуверенно скулил.

— Мне холодно, — сказал Артур. — Ну что, пойдемте?

Они повернулись и пошли к воротам, и к тому времени, как они дошли до них, все суеверные мысли исчезли — во всяком случае, из головы Артура, потому что он вспомнил, что поставил себе некую задачу, и что теперь самое время ее выполнить. Поглощенный этими размышлениями, он забыл о вежливости и первым прошел через турникет. За воротами он остановился и серьезно посмотрел в лицо своей возлюбленной. Их глаза встретились, и в его взгляде было нечто, заставившее ее быстро отвести свой. Пока они стояли у ворот, царило молчание. Нарушил его Артур.

— Сегодня чудесная ночь. Давайте погуляем по развалинам?

— Я промочу ноги: должно быть, пала роса.

— Сегодня ночью нет ни капли росы. Вы не пойдете?

— Пойдемте завтра; сейчас уже позднее, чем я обычно гуляю. Пиготт будет гадать, что со мной сталось.

— Не думайте про Пиготт. Ночь слишком хороша, чтобы тратить ее на сон; кроме того, вы же знаете, на руины нужно смотреть при лунном свете. Пожалуйста, пойдемте!

Она посмотрела на него с сомнением, поколебалась и подошла ближе.

— Что вы хотите посмотреть? — в ее голосе Артуру впервые послышался легкий намек на раздражение. — Вон там знаменитое окно, от которого мистер Фрейзер всегда приходит в восторг.

— Прекрасно. Может, присядем здесь и полюбуемся на него?

Они сели на невысокую груду обвалившейся каменной кладки шагах в пятнадцати от окна. Вокруг них на земле лежал тонкий узор теней, а сами они сидели в столбе лунного света и некоторое время оставались совершенно безмолвными и неподвижными, словно были тенями скульптур, которые когда-то украшали каменную арку над ними.

— Анжела, — наконец произнес Артур, — послушайте, я кое-что вам скажу. Моя мать, женщина, для которой печаль стала своего рода вдохновением, перед смертью сказала мне вот что: «Есть всего одна вещь, которая способна сделать жизнь счастливой, как того хотел Бог, и которую глупость и слабость мужчин и женщин делают почти невозможной, это — любовь. Любовь была утешением моего собственного существования среди великого множества бед; во-первых, это преданность, которую я питала к твоему отцу, а затем — то чувство, что я питаю к тебе. Без этого жизнь моя действительно была бы пустыней. И все же, хотя мне грустно расставаться с тобой, и хотя я страшусь темного коридора, который лежит передо мной, моя первая великая любовь настолько перевешивает любовь, которую я питаю к тебе, что я ухожу в покое и с радостью, ибо знаю, что меня ждет твой отец. Я хочу, чтобы ты извлек из этого урок: ищи свое счастье в любви на всю жизнь, ибо только в ней ты его и найдешь. Не растрачивай свое сердце впустую, ищи какую-нибудь женщину, добрую, чистую и верную; отдав ей свою преданность, ты получишь великую награду взамен, ибо ее счастье будет отражать твое собственное, и, если твой выбор будет верен, то какой бы бурной ни была твоя жизнь, ты приуготовишь себе вечную радость».

Анжела молча слушала его.

— Анжела, — продолжал он, осмелев, ибо теперь лед был сломан, — я часто думал о том, что сказала моя мать, но до сих пор не понимал истинного смысла ее слов. Теперь я это понимаю. Анжела… а ты меня понимаешь?