Генри Хаггард - Рассвет

Ответа не последовало; она сидела на упавшей каменной кладке, глядя на развалины вокруг, неподвижная и бледная, как мраморная богиня, забытая всеми в своем разрушенном храме.

— О, Анжела, послушай меня! Я нашел женщину, о которой говорила моя мать, ту, которая должна быть «доброй, чистой и верной». Я люблю тебя, Анжела, жизнью клянусь — я люблю тебя всей душой; я люблю тебя в этом мире и буду любить в следующем. О, не отвергай меня; хотя я так мало достоин тебя, я постараюсь стать лучше. Дорогая, ты сможешь полюбить меня?

По-прежнему стояла тишина, но ему показалось, что он видит, как ее грудь мягко вздымается. Затем он дотронулся рукой, все еще дрожащей от неистового волнения, которое пульсировало в его венах, до ладони девушки, неподвижно лежавшей на камне, и посмотрел Анжеле в глаза. Она по-прежнему не говорила и не двигалась, и в неверном свете луны ее лицо казалось очень бледным, а прекрасные глаза — темными и лишенными всякого выражения, как у зачарованной.

Затем Артур собрался с духом и, медленно приблизив свое лицо к ее лицу, поцеловал девушку в губы. Она пошевелилась, вздохнула. Он разрушил чары; милое личико приблизилось к нему; на мгновение проснувшиеся глаза заглянули в его собственные и наполнили их своим отраженным блеском, он почувствовал теплую руку, обвившую его шею, а затем — звезды потускнели, и казалось, что сознание и сама жизнь сотрясаются на своих тронах, ибо радость, почти невыносимая для смертного человека, овладела его сердцем, когда она прижалась своими жаждущими губами к его губам. А потом, прежде чем он понял, что она задумала, девушка опустилась на колени рядом с ним и склонила голову себе на грудь.

— Дорогая, — сказал он, — не преклоняй колени, посмотри на меня!

Она медленно подняла к нему лицо, залитое темным румянцем, и посмотрела на него полными слез глазами. Он попытался поднять ее.

— Оставь, не надо, — сказала она очень тихо. — Мне так лучше… Так выражают обожание и преклонение, а я нашла свое божество.

— Но я не могу видеть, как ты преклоняешь передо мной колени.

— О, Артур, ты не понимаешь; минуту назад я и сама не понимала, что женщина смиренна, когда она действительно любит.

— Ты действительно любишь меня, Анжела?

— Да.

— И давно ты это знаешь?

— Я поняла это только тогда, когда… когда ты поцеловал меня. До этого что-то жило в моем сердце, но я не знала, что именно. Послушай, дорогой мой, погоди минуту, дай мне побыть так… я поднимусь сама (он опять попытался поднять ее) … То, что я хочу сказать, лучше всего говорить коленопреклоненной, ибо я хочу поблагодарить Бога, пославшего тебя ко мне, и поблагодарить тебя за твою доброту. Это так чудесно, что ты любишь такую простую девушку, как я, и я так благодарна тебе. О! Я никогда и не жила до сих пор и теперь… — тут она выпрямилась во весь рост, — теперь я чувствую себя королевой счастья. Свергни меня с этого трона, покинь меня — я все равно буду благодарна тебе за этот великий час счастья. Но если через какое-то время, когда ты лучше узнаешь все мои достоинства и недостатки, ты все еще будешь любить меня — я знаю, что во мне есть то, что позволит мне отплатить тебе за твой дар, и сделаю всю твою жизнь счастливой. Дорогой мой, я не знаю, говорю ли я правильно, так, как должна говорить женщина — но поверь мне, это от всего сердца! Будь осторожен, Артур, о! будь осторожен, чтобы не повторить судьбу того мага, о котором ты рассказывал на днях, того, который вызвал дух, а затем пал перед ним в ужасе. Ты тоже вызвал к жизни духа, и я молюсь, чтобы это не оказалось шуткой, чтобы ты не пожалел об этом в будущем.

— Анжела, не говори так, это я должен был преклонить перед тобой колени! Да, ты была права, назвав себя «королевой счастья»…

— Тише! Не переоценивай меня, иначе твое разочарование будет еще более болезненным. Пойдем, Артур, пойдем домой.

Он встал и пошел с ней, погруженный в радостные мечты, на время лишившие его дара речи. В дверях она пожелала ему спокойной ночи и… — о, счастье! — подставила ему свои губы для поцелуя. Затем они расстались, их сердца были слишком полны, чтобы говорить. Однако Артур все же задал ей один вопрос:

— Что привело тебя сегодня на могилу матери?

Она посмотрела на него со странным смешанным выражением застенчивой любви и веры на лице и ответила:

— Ее дух, который привел меня и к твоему сердцу…

Выздоровление Джорджа после того, как врачи уже оставили всякую надежду на него, было достаточно чудесным, чтобы предположить, будто некая сила решила — возможно, руководствуясь принципом не врача, а палача — дать ему веревку подлиннее; однако в действительности объяснение, скорее всего, было более приземленным, и связать его следовало с более прозаическими причинами, а именно — с заботливым уходом за больным, который обеспечила ему леди Беллами. Если бы не ее забота, пациент почти наверняка присоединился бы к своим предкам на Братемском кладбище. Дни и ночи напролет она присматривала и ухаживала за ним, почти не отвлекаясь на сон и совершенно не обращая внимания на опасность заражения; в конце концов, она победила лихорадку и вырвала Джорджа из пасти могилы. Нечасто преданность женщины побеждала в подобной борьбе!

В понедельник, последовавший за событиями, описанными в предыдущей главе, Джордж, находившийся на стадии уверенного выздоровления (хотя ему и было запрещено выезжать за границу в течение еще двух недель), сидел внизу, наслаждаясь теплым солнечным светом и ощущением возвращающейся к нему жизни и бодрости, постепенно разливавшимся по его венам; леди Беллами вошла в комнату, неся какое-то лекарство.

— Вот твое тонизирующее средство, Джордж; это последняя доза, которую ты получаешь из моих рук, ибо после ленча я возвращаюсь к своему безутешному мужу.

— Но я не могу позволить тебе уехать, я еще недостаточно здоров!

— Я должна ехать, Джордж; люди начнут болтать, если я задержусь здесь еще немного.

— Ну что ж, наверное, так и надо, — угрюмо откликнулся он. — Но я должен сказать, что ты, по-моему, не слишком заботишься о моем комфорте. Кто будет за мной теперь присматривать, хотел бы я знать? До выздоровления мне еще далеко — очень далеко!

— Поверь, — мягко сказала Анна Беллами, — мне очень жаль расставаться с тобой, и я рада, что помогла тебе, хоть ты об этом и не задумываешься.

— О, я очень благодарен тебе, но не могла же ты оставить меня гнить от лихорадки в полном одиночестве, не присмотрев за мной?

Она вздохнула и ответила:

— Ты вряд ли сделаешь для меня так много.

— Да ладно тебе, Анна, не надо сентиментальничать. Прежде чем ты уедешь, мы должны поговорить об Анжеле. Ты уже предприняла какие-нибудь шаги?