Генри Хаггард - Рассвет

— О, вы же не могли принять это всерьез, не так ли? Я просто была немного сердита, вот и все.

— В самом деле, Милдред, вы стали такой странной в последнее время, что я никогда не знаю, когда вы говорите серьезно, а когда нет, хотя, со своей стороны, я очень рада остаться здесь, в мире и покое.

— Странно, очень странно! — сказала миссис Карр, мечтательно глядя в окно, выходившее на подъездную дорожку, и заложив руки за спину. — Да, я думаю, что вы правы. Я думаю, что прежняя Милдред где-то потерялась, а нашлась новая, и я сама ее не всегда понимаю…

— Ах вот как, — заметила мисс Терри самым деловым тоном, не имея ни малейшего представления о том, к чему клонит ее подруга.

— Какой дождь! Я думаю, что сегодня он не придет.

— Он! Кто такой «он»?

— Ах, как вы глупы! Мистер Хейгем, конечно!

— Значит, вы всегда имеете в виду его, когда говорите «он»?

— Да, конечно, если это не лишено логики. Сегодня днем все очень плохо. Я чувствую себя несчастной. Ах, вот и он идет! — И Милдред, словно школьница, бросилась в прихожую навстречу Артуру.

— Ах вот как! — снова торжественно изрекла мисс Терри, обращаясь теперь к пустым стенам. — Я не такая дура, какой кажусь. Я полагаю, что мистер Хейгем не поехал бы на остров Уайт.

Пожалуй, нет нужды говорить, что миссис Карр никогда в жизни не была так серьезна, как тогда, когда объявила о своем намерении уехать на остров Уайт. Открытие, что ее подозрения относительно Артура имели под собой слишком твердое основание, стало сокрушительным ударом по ее надеждам, и она приняла мудрое решение больше не видеться с ним. Она была бы счастлива, если бы нашла в себе моральное мужество действовать в соответствии с этим и действительно уехать — более мудрой, хотя и более несчастной женщиной. Но этому не суждено было случиться. Чем больше она размышляла об этом, тем сильнее ее страсть — теперь уже дикая и глубокая — овладевала ее сердцем, въедаясь в него, как кислота в сталь, и высекая там одно имя невыразимыми буквами. Она не могла вынести мысли о разлуке с Артуром и чувствовала (или думала, что чувствовала), что ее счастье уже слишком глубоко укоренилось в ее душе, чтобы позволить себе просто бросить карты на стол.

Удача благоволит храбрым. Может быть, в конце концов, она все-таки улыбнется и ей. Милдред была скромна в своих устремлениях. Она не ожидала, что Артур когда-нибудь подарит ей ту любовь, которую питал к той, другой женщине ; она всего лишь хотела жить в солнечном свете его присутствия и была бы рада взять его за его собственную цену или даже за любую цену. Она знала, что мужчины по природе своей непостоянны, как вода, и почти всегда плавятся в присутствии многих женщин, как лед возле огня. Да, она сыграет в эту игру: она не откажется от счастья всей своей жизни без борьбы. В конце концов, все могло быть и хуже: он мог оказаться женат.

Однако знала она и то, что ее положение было нелегким, пусть даже на руках у нее были приличные козыри — ее необычайная красота, практически неограниченное богатство и изящность манер. Ее роль должна была заключаться в том, чтобы притягивать, не отталкивая, очаровывать, не пугая, причем очаровывать постепенно, пока Артур, наконец, не попадет в сеть, из которой не будет выхода; и, главное — ни в коем случае не позволить ему заподозрить ее мотивы, пока не наступит подходящий момент. Это была трудная задача для гордой женщины, а в каком-то смысле миссис Карр была горда; увы, даже у лучших из нас гордость, разум, а иногда и честь вылетают в окно, когда любовь входит в дверь…

Итак, мисс Терри больше ни разу не слышала разговоров об острове Уайт.

С тех пор Милдред — под видом искренней и открытой дружбы — ухитрялась постоянно держать Артура при себе. Она сделала даже больше. Она вытянула из него всю историю его помолвки с Анжелой и слушала его восторженные описания красоты и совершенства соперницы со словами сочувствия на устах, но с гневом и горькой ревностью в сердце. Артур же был настолько погружен в свои мысли, что однажды зашел совсем далеко, сообщив, что когда они с Анжелой поженятся, то приедут на Мадейру, чтобы провести здесь свой медовый месяц. После этого он пустился в приятные — для него — размышления о путешествиях по острову, которые они могли бы совершить втроем.

«О, да! — думала Милдред. — Это было бы восхитительно!»

Однажды он даже показал ей локон волос Анжелы, и, как ни странно, Милдред обнаружила, что в ней все еще сохранилось достаточно вульгарных привычек, чтобы страстно возжелать вырвать этот проклятый локон из рук Артура и бросить в море. Но как бы то ни было, она лишь слабо улыбнулась и вслух восхитилась, а затем, у себя в будуаре подошла к зеркалу, чтобы придирчиво изучить свои орехово-каштановые локоны. Никогда еще она не была так недовольна ими, хотя ее волосы всегда считались прекрасными, и один эстет-парикмахер однажды даже назвал их «поэмой».

— Слепой дурак! — пробормотала она, топая ножкой. — Зачем он меня так мучает?

Милдред забыла, что всякая любовь слепа — и что на свете нет более слепой и упрямой любви, чем ее собственная.

И вот эта вторая Калипсо с прекрасного острова почти так же беззастенчиво, как и ее предшественница, принялась затягивать в свои сети нашего совсем не героического Улисса. А что же Пенелопа, бедная Пенелопа? Она сидела дома и ткала, бросая вызов своим будущим воздыхателям…

Улисс — я имею в виду Артура — пока что ничего этого не осознавал. По натуре он был покладистым молодым джентльменом, который принимал все за чистую монету и не задавал лишних вопросов. Он находил очень приятным свое пребывание на Мадейре, или, вернее, в Квинта Карр, потому что проводил там почти все время, за исключением, разве, сна. Здесь он был повсюду окружен той атмосферой тонкой и изысканной лести, обращенной главным образом к его интеллекту — подобная тактика является одним из самых действенных орудий умной женщины. Вскоре все столы в гостиной были завалены его любимыми книгами, и из Лондона стали заказывать только то, что он одобрял или хвалил.

Например, однажды он заметил в разговоре, что вечером Милдред лучше всего смотрится в черном с серебром — на следующее утро мистер Уорт получил телеграмму, в которой его просили без промедления переслать на Мадейру большую партию платьев, в которых преобладали эти цвета.

В другой раз он невзначай обмолвился о сооружении террасы в саду — и вскоре после этого был несказанно удивлен, обнаружив небольшую армию португальских рабочих, занятых именно этой работой. Сам-то Артур и понятия не имел о науке садового строительства, тем временем его предложение потребовало удаления огромного количества почвы и подрыва многих тонн породы. Подрядчик, нанятый миссис Карр, объяснил, что примерно за пятую часть расходов можно было бы так же хорошо обустроить террасу, но в этом случае она смотрела бы не совсем в том направлении, которое указал Артур, так что миссис Карр не пожелала этого делать. Слово Артура Хейгема было законом, и, поскольку он произнес его, весь дом в течение месяца был наводнен чумазыми рабочими, а воздух весь день оглашался ужасными звуками взрывов пороховых зарядов — к великому ущербу для оставшихся у мисс Терри нервов и даже к легкому неудовольствию самого Его Королевского Высочества.