Генри Хаггард - Рассвет

Она помолчала немного, словно ожидая ответа, а затем продолжила:

— Что же касается тебя, бедняжка, то словами не передать, как я тебя презираю. Ты отвергаешь меня и мою преданность, чтобы следовать природе, по-своему, впрочем, даже более великой, чем моя собственная, природе, основанной на принципе добра — в то время, как моя природа основана на принципе зла — но природе, которой твоя натура совершенно чужда. Можно ли смешать свет с тьмой или прогорклое масло с водой? С таким же успехом можно надеяться слить твою жизнь, черную от всевозможного зла, с жизнью прекрасного создания, которое ты хочешь осквернить. Неужели ты думаешь, что такая женщина, как она, действительно изменит своей любви, даже если ты заманишь ее в ловушку? Глупец, ее сердце бьется так же высоко над тобой, как сияют звезды; а без сердца женщина — это всего лишь оболочка, которой овладевают несчастные и жалкие создания вроде тебя. Но ты продолжай — бросайся на эту сияющую чистоту, которая в конце концов ослепит и уничтожит тебя. Следуй собственному року, Джордж! Я найду для тебя средства; мое дело — повиноваться тебе. Ты женишься на ней, если захочешь, и познаешь на вкус возмездие, когда оно тебя настигнет. Успокойся, сегодня я больше не намерена терпеть твою дерзость.

С этими словами она вышла из комнаты, оставив Джорджа в некотором испуге.

Добравшись до Рютем-Хаус, леди Беллами направилась прямиком в кабинет мужа. Он принял ее очень вежливо и пригласил сесть.

— Я пришла посоветоваться с вами по очень важному делу, — сказала она без обиняков.

— Это действительно весьма необычный случай, — отвечал сэр Джон, потирая сухие ручки и неуверенно улыбаясь.

— Оно не вполне касается меня, но выслушайте внимательно, — и она дала ему полный, точный и ясный отчет обо всем, что произошло в связи с решением Джорджа жениться на Анжеле, не упуская ни одной мелочи.

Сэр Джон не выразил удивления; он был очень тертым калачом, этот сэр Джон, на которого бесполезно было расставлять любые сети, независимо от того, знал он о них, или нет. Ничто в этом мире, если только оно не могло повлиять на его собственный комфорт или безопасность, не могло стереть с его лица мягкую и благодушную улыбку. Он никогда и ничему не удивлялся. Раз или два он задавал вопросы, чтобы прояснить какой-то момент в повествовании — но и только. Когда жена закончила, он сказал:

— Ну что ж, Анна, вы рассказали очень интересную и забавную историю, вдвойне интересную, если мне позволено будет так выразиться, учитывая, что она касается Джорджа Каресфута, и рассказывает ее сама леди Беллами; но, похоже, ваши с ним совместные усилия потерпели неудачу. Что же вы хотите, чтобы я сделал?

— Я хочу спросить вас, можете ли вы предложить какой-нибудь план, который не потерпит неудачи. Вы очень хитры, по-своему, и ваш совет может оказаться удачным.

— Дайте-ка подумать… молодой Хейгем сейчас на Мадейре, не так ли?

— Я в точности не знаю…

— Зато я знаю, — и он достал из ящика стола записную книжку. — Дайте-ка подумать, кажется, где-то здесь была запись… А, вот и она! «Артур П. Хейгем, эсквайр, пассажир, “Варвик Касл”, на Мадейре, 16 июня» (скопировано из списка пассажиров, опубликованного в Вестерн Дейли Ньюс). Его второе имя ведь Престон, не так ли? К счастью, я сохранил эту запись. Теперь самое главное — связаться с Мадейрой и посмотреть, там ли он находится. Я легко могу это сделать, я знаю там одного человека.

— Значит, у вас уже есть план?

— Да, — отвечал сэр Джон в глубоком раздумье, — мне кажется, я знаю, что делать… но мне нужно время, чтобы хорошенько все обдумать. Я поговорю с вами об этом завтра.

Когда леди Беллами ушла, маленький человечек встал, огляделся, чтобы убедиться, что его никто не слышит, и затем, радостно потирая сухие ручки, с небывалым жаром и весьма громко произнес тоном торжествующего удовлетворения:

— Господь предал врагов моих в руки мои!

Через два дня после того, как сэр Джон был посвящен в тайну, леди Беллами посетила Филипа, и визит этот доставил последнему изрядное неудобство. Поговорив немного на общие темы, гостья поднялась, чтобы уйти, но спохватилась.

— Кстати, мистер Каресфут, — сказала она, — я совершенно забыла о цели своего визита. Вы, может быть, помните наш разговор некоторое время назад, когда я передала вам некий забытый долг?

Филип кивнул.

— Значит, вы не забыли, что одним из пунктов нашего небольшого устного соглашения было то, что, если это будет в интересах всех участвующих сторон, старая няня вашей дочери не должна оставаться в вашем доме?

— Я помню.

— Знаете, я не могу отделаться от мысли, что для Анжелы, должно быть, очень плохо находиться в обществе такой необразованной и не очень утонченной женщины, как Пиготт. Пожалуй, я все же посоветую вам избавиться от нее.

— Она живет в моем доме уже двадцать лет, и моя дочь очень привязана к ней. Я не могу ее выгнать.

— Увольнять старого слугу всегда больно — почти так же, как выбрасывать старое платье; но когда платье изношено, его нужно выбросить. Разумеется, то же самое относится и к слугам.

— Не представляю, как мне сделать это.

— Я вполне понимаю ваши чувства, но ведь соглашение подразумевает обязательства с обеих сторон, не так ли? Особенно соглашение «за полученную выгоду», как говорят юристы.

Филип заметно поморщился.

— Лучше бы я никогда не имел с вами никаких соглашений!

— О! Если вы хорошенько подумаете, то, я уверена, не станете это утверждать. Ну, значит, решено. Полагаю, она скоро уедет. Я рада, что вы так хорошо выглядите — совсем не так, как ваш кузен, уверяю вас. Я не слишком высокого мнения о состоянии его здоровья. До свидания, напомните обо мне Анжеле. Кстати, я не знаю, слышали ли вы, что Джордж получил решительный отпор в этом направлении; в настоящее время он не намерен больше ни на чем настаивать, но, конечно, соглашение остается в силе. Никто не знает, что принесет нам завтрашний день.

«Что касается тебя и моего любезного кузена, то я очень удивлюсь, если за этим не последует какая-нибудь подлость! — подумал Филип, услышав, как хлопнула входная дверь. — Что ж, придется покончить с Пиготт… Будь проклята эта женщина с лицом злой колдуньи. Лучше бы я никогда не отдавал себя в ее власть; железная рука довольно отчетливо ощущается сквозь бархатную перчатку».

Жизнь никогда не бывает омрачена полностью, и в то утро горизонт Анжелы осветился двумя яркими лучами солнца, которые пролили свой веселый свет на серое однообразие ее пребывания в родном доме. Ибо в последнее время, несмотря на редкие приступы неистового возбуждения, ее жизнь была столь же однообразна, сколь и несчастна. Всегда одно и то же тревожное горе, одни и те же страхи, одна и та же тоска ежечасно окружали ее, как призраки в тумане — нет, не как призраки, а как настоящие живые существа, подглядывающие за ней из темноты. Действительно, иногда неясные предчувствия и неосязаемые страхи, которые постепенно усиливали свою власть над ней, выходили из-под ее контроля и пробуждали в ней неугомонное желание действия — любого действия, неважно какого, — которое могло бы вырвать ее из этих скучных оков нездорового умственного застоя. Именно это страстное желание сделать хоть что-нибудь заставило ее, изнемогавшую физически от удушливой жары летней ночи, а умственно — от мыслей об отсутствующем возлюбленном и воспоминаний о зловещих словах леди Беллами, спуститься к берегу озера в тот вечер, когда Джордж навестил ее отца; оказавшись там, она попыталась хоть ненадолго забыть о своих бедах, отдавшись искусству, которым владела с детства.