Дикий Носок - Отстойник

«Я думаю, это порталы, как в кино. Они открываются и туда затягивает все, что окажется рядом: машину вместе с нами, крокодила. А корабль весь не влез, слишком большой. Или портал резко закрылся и его отрубило,» – услышал он Никитины рассуждения, открыв глаза.

«Может и так,» – легко согласилась Катя. – «Но что это за место? Место, куда все падает? Свалка? Склад ненужных вещей? Отстойник? Ты представляешь, Никита, ведь здесь может оказаться все, что угодно. Даже люди, наверное. Такие, как мы, случайно угодившие в портал.»

Люди? Эдуард Петрович резко сел. Голова уже не болела, но, как всегда после приступа, чувствовал он себя, будто с похмелья. Почему эта мысль не пришла ему в голову раньше? Конечно, здесь должны быть другие люди. Просто обязаны быть.

«Эдуард Петрович, Вам лучше?» – обрадовалась его пробуждению Катя. – «Это был приступ мигрени? У моей бабушки тоже случались. И таблетки совсем не помогали.»

Удивительно, что у нее вообще нашелся анальгин. Девушка была абсолютно уверена, что выпила последнюю таблетку из разлохмаченной пачки несколько дней назад и выбросила коробочку. Когда она успела положить в сумку новую? Видимо это произошло автоматически и в памяти не отложилось. Люди многие вещи делают на «автомате», а потом не могут вспомнить: закрыли ли они сегодня дверь или это было вчера? Видя свернувшегося в клубочек от боли Эдуарда Петровича, Катя так отчаянно хотела найти в сумке упаковку таблеток, так явственно представила себе коробочку: белую, глянцевую, гладкую, из плотного картона, с черными буквами и розово-фиолетовым абстрактным рисунком, а внутри блестящий, серебристый, шуршащий блистер с круглыми, белыми таблетками, разделенными по центру полоской, что неожиданно для себя вдруг и правда нашла. Именно такую. И обрадовалась.

Путникам удалось найти и откопать почти все свои вещи, даже школьный рюкзак Руслана с размокшими и разбухшими книжками. Последние были рядком выложены на просушку. Посовещавшись, решили рюкзак не бросать, а по-прежнему тащить с собой. Вдруг появится возможность развести костер, тогда любая бумага будет на вес золота. Покрывшиеся белыми разводами соли куртки уже высохли. Оправившись от произошедшего, путешественники были готовы продолжить путь.

Чайка скосила глупый глаз на спящих и вразвалку подошла к рюкзаку. Массивный блестящий брелок в форме черепа, пристегнутый к замку-молнии выглядел аппетитно. Ухватив его покрепче крючковатым клювом, чайка потянула побрякушку к себе. Рюкзак немного посопротивлялся птичьей настойчивости и завалился на бок. Взмахнув крыльями, разбойница гадко крикнула и отскочила назад.

«Кыш, проклятая,» – махнула на неё спросонья рукой Катя.

В ответ чайка открыла желтый клюв и разразилась целой гневной тирадой, потом уцепила блестящую побрякушку и попыталась взлететь. Разбуженные противным ором, путешественники повскакивали и изумленно вытаращились на птицу. И как ни глупа она была, такое оживление её испугало. Чайка подхватилась, гагакнула на прощание, сделала круг почета над разбитым на ночь лагерем и, тяжело замахав крыльями, стала удаляться прочь. Летела она как-то необычно, неровно, через силу, словно к её лапам были привязаны гири. «Здесь нет ветра и она не может парить, расправив крылья и отдыхая,» – сообразил Эдуард Петрович. Люди провожали нахалку радостными взглядами.

Это была надежда.

«Мы пойдем вслед за ней?» – вопросительно уставилась на Эдуарда Петровича Катя. Тот же вопрос читался на лице обернувшегося Никиты.

«Конечно, пойдем. Она, наверняка, нашла здесь воду быстрее нас. А может и ещё что-то интересное,» – решил он. Любопытно. С каких пор для их маленькой компании он стал истиной в последней инстанции? А если он велит им идти в другую сторону, пойдут? Каким бы невеликим не оказалось человеческое общество, оно непременно делится на лидера и ведомое им стадо. Нужна ли ему эта ответственность? А куда деваться? Никита, конечно, оболтус знатный, но и он сгодился, хотя бы для эксперимента с ягодами. А Катя … Катя очень мила и у неё есть анальгин. Эдуард Петрович усмехнулся собственному лукавству.

Сборы были недолгими. Кате казалось, что она живет в этом походном режиме уже целую вечность. Ведь человек сродни таракану, удивительно быстро привыкает к самым неблагоприятным условиям существования и выживает. Дико хотелось помыться. За возможность принять душ Катя уже давно готова была отдать полцарства, а вторую половину – за зубную щетку. Было ужасно некомфортно благоухать, словно корзина с грязным бельем, наполненная вонючими мужскими носками, чувствовать отвратительный запах из собственного рта, прикасаться к сальным, будто намазанным маслом, волосам. Катя была сама себе противна.

Путешественники отправились в ту сторону, куда улетела чайка и не пожалели. Холмы становились все меньше, вспучивались все дальше друг от друга и в какой-то момент пропали. Перед людьми расстилалась бескрайняя, серо-зеленая равнина, где-то вдалеке, на горизонте сливающаяся с облаками. Сизую траву разбавляли уже не только вьюнок и одуванчик, появились и другие растения, самого что ни на есть обычного «земного» вида, из разряда тех, названия которых никто не знает, но сотни раз видел такие у себя под ногами. К вечеру следующего дня путники набрели на самый настоящий оазис. Непроходимые заросли дикой сливы расползались бесформенной кляксой, размножаясь корневыми отростками. Ягод на них, к великому сожалению оголодавших путников, не оказалось, но зато в самом центре высился ржавый остов лежащего на боку запорожца. Облупившаяся красная краска местами вздувалась волдырями или свисала лохматой лапшой, стекла и фары были побиты, крыша погнута и сквозь окна тянулась поросль дикой сливы.

«Надо же, и «ушастого» сюда занесло,» – сочувственно похлопал обломок цивилизации по крылу Эдуард Петрович. Именно на такой дрындычащей развалюхе, только темно-зеленого цвета, до последнего дня своей жизни ездил его дед – невыносимый, вечно всем недовольный морализатор. Его любимой фразой в последние годы жизни было: «А вот в прежние времена …» Дальше следовало, в зависимости от обстоятельств: «тебя бы драли розгами за такое поведение», когда десятилетний Эдуард не справился с велосипедом и въехал в свежепостиранное и вывешенное во дворе на просушку белье, изгваздав белые простыни грязными колесами велика; «работал бы в поле наравне со взрослыми», когда двенадцатилетний Эдуард впервые поехал летом отдыхать в пионерский лагерь вместо деревни; «давно бы уже вшей кормил в окопе» – о поступлении в институт и получении отсрочки от призыва в армию на этом основании. Деда Эдуард не любил и добрым словом никогда не поминал. Но почему-то сейчас, при виде погибшего запорожца, расчувствовался.