Анна Прокофьева - Ольма. Стать живым

Миг, и снова она уже около древней березы, только юбка прозрачным кружевом взметнулась. Заглянула второму гостю светлыми глазами, в глаза черные, глубокие.

– А тебе, пуйка, скажу – не стриги волос, ни за что не стриги! Коли силы своей лишиться не хочешь. Не стриги и никому не позволяй. Вот тебе на память гребешок. Бери, не бойся! Не русалий он! Не приворожу. Лишь помощь от него будет тебе, коли возьмешь его. В нем сила чудесная для тебя. Причеши им кудри свои, когда деву по сердцу встретишь. Но коли забудешь о нем – беда будет! – сказала и исчезла легким ветерком, будто пушинки одуванчиков сдуло. Только среди ветвей журчал, затихая, серебряными колокольчиками смех.

А перед Ольмой в траве белели березовые планки, будто уже оструганные. Причем нужной длины и толщины.

– Ай, да, кудесница, Берегинюшка наша! Смотри, Упан, планки-то уже готовы и точно под наши луки, только склеить осталось! Кланяйся и благодари деву чудную! – И сам запричитал, – Спасибо, Куштырма, Кострома, Костромушка за подарки и за советы, вовек не забудем дружбу и помощь твою.

– Не забудем, – пробормотал Упан, разглядывая дивной работы костяной гребешок в руках. – Когда еще у меня дева появится? Может, и не будет вовсе… Кто на меня такого посмотрит?… – шептал под нос парнишка.

Они молча, не сговариваясь, отправились назад той же дорогой. Каждый был погружен в свои мысли. И только у развилки, где тропка поворачивала к веси Упан спросил:

– А дальше что? Планки есть, теперь, что потребно делать? Лук мастерить?

– Чтобы лук мастерить еще кое-чего не хватает. – Ответил Ольма.

– Чего же? – удивился Упан, – Вроде дерево добыли, только тетиву привязать и все, стреляй – не хочу!

– Ну, не скажи, елташ! «Стреляй – не хочу!» – передразнил Ольма. – До этого еще далеко, как пешком до края света…

– А где он этот край света? – встрепенулся Упан. – Там, куда солнце падает на закате?

– Солнце наше, колоколнышко не падает, а садится, опускается, закатывается за край… Да, похоже за край земли и закатывается, – почесал в затылке задумчиво Ольма. – Ты меня не сбивай! Мы про лук говорили! А про край света у своего суро спроси, Кондый мудёр, что старый ворон и про край знает, наверняка. Так, вот. Про лук. – Ольма перестал ползти, перекатился на бок и, лежа на боку, подперев голову одной рукой, стал на другой загибать пыльные пальцы, – Планка можжевеловая, планка березовая, рыбий клей, чтоб их скрепить, костяные концы, сухожилья на перед, берестяная оплетка, да роговые накладки, а еще тетиву мастерить, да стрелы. А ты говоришь «Стреляй – не хочу!» Не все так просто, мил-друг, Упанище. – Сказал и пополз было дале. Но за спиной услышал как удивленно присвистнул парнишка.

– А где все это брать?

– Да, соберем потихоньку, к осенинам луки и сладим, – не оборачиваясь ответил Ольма.

Они совсем недалеко отошли от поворота к веси, как услышали заполошный девичий визг, что доносился от реки.

– Чегой-то там такое? – вытянул шею Ольма, пытаясь разглядеть сквозь высокую траву ленту реки, – Упанка, беги глянь, а потом и я приползу, тут до воды недалече.

Темноволосый Ольмин приятель сорвался с места и сверкая пятками, побежал к реке. Когда, торопившийся изо всех сил Ольма, добрался до речного берега, то увидел плачущую и залитую слезами девчонку. Она сидела на песке, недалеко от деревянной пасьмы, с которой девки полоскали белье, а пацанята прыгали в воду. Сейчас же здесь было пустынно, не считая плачущей девчонки и растерянного, неуклюже пытающегося успокоить ее Упана.

– Что за шум, а драки нет, – бодро начал Ольма, но, увидев, что слезы девичьи и не думают высыхать, а сквозь плачь прорывается и икота, рявкнул, – Ну-ко, цыть, кукомоя! Сопли утри и поведай, кто тебя напугал?

– Дядька Ольма, – всхлипывая и икая, начала девчушка, – я… мы с Мухой к реке прибежали. Мухе жарко, пить захотела, а я за ней, думала в воду прыгнуть, жарко-о… А Муха к воде лакать, а он ее хвать, цап! Усатый огромный и склизкий и в воду утащил, Мушицу мою-у-у…

– Кто, кто утащил? Кого? – снова повысил голос Ольма.

– Со-о-ом! Муху украл, собачечку мою-у-у… Спаси ее дядька Ольма! – девчушка протерла глаза, взглянула и ойкнула, – Прости, дяденька, забыла я, что ты обезножил-то давно… Ой, кто нынче мне теперь поможет, кто мою Мушицу от сома страшного спасё-о-от?

– Куда он нырнул? – теперь уже рявкнул Упан.

– А вон туда, под корягу, – дрожащим пальцем ткнула девчонка, – где в омуте вода бурлит, видно Муха к нему в котец не хоче-е-ет! – подвывая закончила та.

Упан тут же сбросив рубаху, побежал в воду и нырнул. В темной, мутной воде ходили волны, которые еще больше поднимали ила и песка со дна реки, и буро-зеленая мгла окружила парнишку со всех сторон, грудь словно камнем придавило и мучительно захотелось вдохнуть. Он рванулся вверх, судорожно глотнул воздуха и нырнул обратно. Прямо перед ним в воде виднелось длинное скользкое тело, которое извивалось и било хвостом. Один, самый сильный шлепок прилетел Упану по щеке и лицо вмиг загорело от оплеухи. Мальчишка тут же вскипел от злости и острые звериные когти вонзились в темный скользкий бок чудовища. Отчего то разжало челюсти и его невольная лохматая жертва вырвалась на поверхность и, поскуливая, отчаянно загребая лапами устремилась к берегу. А разъярившийся Упан кромсал острыми когтями речное чудище, все ближе подбираясь к плоской усатой голове. В голове уже молоточками стучала кровь, вынуждая прекратить схватку и, вынырнув, схватить глоток живительного воздуха. Но яростная злость заставляла продолжать бой. Зарычав, заклокотав попавшей в рот водой Упан рванулся, ухватил огромную рыбину за челюсти и дернул в разные стороны. Мощное рыбье тело задергалось и затихло.

Мокрая, вся в зеленой тине лохматая собачонка выползла на берег и, виляя куцым хвостиком, ткнулась носом в хозяйкины колени. Вслед за ней из воды поднялся сгорбившись, весь в иле и зеленых водорослях горбатый и широкоплечий кто-то… Из-под низких бровей его злобно сверкали красным глаза, а могучая лапа держала за вывернутую челюсть плоскую морду речного чудища.

– Эй, Упан, друже, хорош яриться, все кончилось, не пугай малявку, – успокаивающе заговорил Ольма, – да и рыбий клей у нас будет теперь… Почти целый туес… – продолжил охотник, смерив взглядом рыбину длиною со взрослого человека.

***

Полдня почти прошло, как они притащили огромную рыбину к шалашу. Притащили и обнаружили, что нет посудины, в которой надо варить клей.

– Эй, Ольма! Я у деда в кладовке видел большущий котёл стоит и пылится. Наверное и не нужен вовсе. Давай приволоку завтра. А рыбу в листья крапивы завернем, и повесим повыше. До утра доживёт.

– Ладно кумекаешь! А чтобы время зря не терять, разделаем-ка рыбину. И нам ужин и на завтра всяко работы меньше. Кожу, жабры и плавники отдельно на лопух складывай. А мясо на кусту развесим, на солнышке завялится.