Юрий Татаринов-Ангарский - Адонис Индиго

Взять, к примеру, описание студенческой жизни. Принят метод мазков: бледных и гротескных, рельефных и почти не осязаемых, но – мазков. От написания полной и логически уравновешенной картины решено отказаться. По следующим причинам. Во-первых, тема не основная, и для задуманного сюжета достаточно будет и мазков. Может быть. А может быть и во-вторых: знающий и мыслящий читатель в состоянии увидеть картину в приемлемом для него объеме и качестве сам. А в третьих, изображать полные и логически уравновешенные картины автор не умеет. Вернемся к студенческой жизни.

Начальная ее фаза – первый и, быть может, в какой-то мере второй и совсем редко третий курс – характеризуется обилием поступающей со всех сторон в восприимчивый и еще формирующийся мозг вчерашних абитуриентов информации, и в том числе многочисленными и часто случайными и спонтанными новыми встречами и знакомствами: любит студент свободным вечерком поиграть в футбол, баскетбол или что-то еще,– а там Сашок из параллельной группы, и Витек со второго курса, и Серж, говорят, с мехмата, и Павлун вроде как из МАИ (или МИУ?). Пришел студент на вечеринку, в столовку, в курилку – а там тож галерея: и улыбнутся ему, и выслушают, и помочь пообещают, и по плечу похлопают – семья да и только!..

И чувствует студент, что много мест на свете, где он нужен; что изобилуют в местах тех хорошие и добрые люди, которые всегда ему рады… Ах, как молод и глуп студент в это время, как беззащитен и наивен он!

Но карнавал недолог: и огни уже не брызжут, и дотлевают искры; красивые одежды опадают, и маски прочь от лиц окаменевших отлетают…

И вот студент наш недоуменно внимает однокурснику Славику, которого всегда можно было попросить переписать концерт полюбившейся группы. Теперь Славик объясняет, что это стоит денег, но для друзей у него гибкая система скидок. Или покидает студент вечеринку; и жмет ему руки чей-то друг или одноклассник москвич Владлен; и руки его потны, и улыбка противней оскала; и приглашает он к себе домой смотреть запретное видео. Или кто-то восхищенно рассказывает, как здорово покурить косячок, а если понравится, у него есть знакомые надежные ребята, которые могут достать сколь хошь. А вообще, косячок – это для детей…

Давайте перевернем медаль другой стороной, посмотрим,– там что?

Накопил, положим, студент долгов учебных; и вызывают его в деканат и говорят, что он неправ. И говорит студент и сам себе верит, что он все понимает, и что долгам уже объявлена решительная война. И улыбается недружелюбно заместитель декана, и открывает папочку, и читает вслух бумажечку. И гласит бумага та: где был, когда и с кем пил, что говорил, куда ходил. И есть еще что прочесть, но захлопывается пока папочка. И висит тяжелая и липкая тишина; и идет студент домой; и пусто на душе его…

Или вот: грозит студенту катастрофа-отчисление, и, кажется, надежды нет уже. И возникает друг-волшебник Игорек, с которым – о, счастье!– в футбол по вечерам играли. И говорит Игорек-Игорь Петрович, что служит он в одном хитром месте и имеет возможность повлиять на деканат; а от студента надо-то, тьфу делов, бумажку подписать никчемную; а Игорь Петрович просто сунет ее в свой карман-кармашек и отнесет ее куда надо, и положит в папку-папочку, а папочку – на полочку.

И стоит студент со своим свалившимся счастьем на перепутье: и родителей ему жалко, и бумажку подписывать неохота…

Хватит на этом. Написанное имеет целью показать имевшие место явления, и для этого взят в помощь студент условный, а никак не студенчество в целом: кого-то все это касалось в меньшей степени, ко многим не относилось вовсе. Да и краски бывают не только серо-коричневые; и воздух свеж, и солнце ярко светит…

И последнее. Условному студенту могло принадлежать какое-нибудь имя, скажем, Феликс Виссарионович Метельков. И со временем мы угадали…

– Уважаемые дамы и господа, прошу вас спинки кресел привести в вертикальное положение и застегнуть ремни безопасности – через пять минут наш самолет начинает снижение.

Виктор Павлович передал плед, выполнил инструкции. За стеклом иллюминатора начинало смеркаться. Сон облегчения не принес: против желания и подавляя все иные мысли опять лез в голову все тот же неотвязный вопрос, который терзал юного Виктора много лет назад в следственном изоляторе: когда, в который не замеченный Виктором момент жизнь его плавно перескочила на какие-то отторгнутые, совершенно, по мещанскому разумению, не предназначенные для Виктора рельсовые пути, которые, все более и круче забирая в сторону, беспощадно разрывали по живому молодую, еще не окрепшую жизнь…

Этот, думалось, давно забытый вопрос и удивлял Шканта, и пугал его. Казалось, что все давно решено,– решено, быть может, неожидаемо, но благоприятно и многообещающе: ставленник криминальных структур, Шкант занимал определенное и весьма значительное положение в региональном бизнессообществе и преступником себя не считал – во всяком случае, не более остальных. Криминальный капитал сращивался с легальным семимильными шагами, и нечего было забивать себе голову всякой нелепой чепухой вроде законопослушания и «правильной» морали.

Причина беспокойства заключалась в другом. Сегодня выяснилось: беглый каторжанин с засекреченной специальностью, из-за которого пришлось принять решение о консервации одного из основных каналов импорта товара в страну, с чем связан, полагал Виктор Павлович, и его вызов в Москву, не кто иной, как бывший его сокурсник Феликс Метельков.

Учились они на одном курсе, но в разных группах; знакомство было поверхностным и формальным. Тряпьем Феликс не интересовался; Шкабардин знал лишь, что Метельков считался незаурядным и перспективным студентом, но утерял интерес к специальности, фактически прекратил посещать занятия и был отчислен (отчислен ли?..) в конце второго курса незадолго до того, как Виктор попался по-крупному на валютных операциях.

Поражала совершенная непредсказуемость и обстоятельства пересечения более чем через двадцать лет двух жизненных путей, которые и сами по себе стали непредсказуемыми в один, единый момент времени.

Это оголенное и как бы выставленное напоказ торжество непредсказуемости так впечатляло, что не казалась случайным. Она как будто смеялась над возможностями человеческого понимания…

«Чертовщина какая-то,– подумалось Шканту.– Пью много. Однако ж, так ли уж разительно по части праздника интеллекта игра в шахматы, к примеру, отличается от прыжков с голой задницей через костер на острове Какиноки-Писитоки? Даже понты, и те похожи: что гроссмейстер щеки надувает и лоб морщит, что у дикарей – тож все по-серьезному. И кто к Знанию ближе – вопрос…»